Глава 23
У меня появился Медвежонок
Весной 1990 года, когда я только-только начал свое дело и постоянно терпел убытки, у меня родился сын. Поскольку матерью его была Мишка, я, разумеется, назвал его Медвежонком. В свидетельстве о рождении значилось имя Джек, в честь моего деда, и мама звала его именно так, но для меня он всегда был и остается Медвежонком.
читать дальшеХотя я с нетерпением ждал его появления на свет, Медвежонок родился в сложный период моей жизни. Мы с Мишкой прожили несколько лет вместе, а в 1982 году поженились. Но спустя четыре года, после того, как ее старший брат Пол погиб в автокатастрофе, у нас наступил разлад. Я надеялся, что с появлением Медвежонка наши отношения вновь наладятся. Для меня это были беспокойные месяцы. Во время беременности Мишка постоянно болела, и я опасался, что Медвежонок тоже родится больным.
Еще я боялся, что у него будет две головы или три руки.
Он появился на свет в родильном отделении больницы «Кули Дикинсон» в Нортхэмптоне. Вечером 11 апреля я отвез туда Мишку на старом сером «ягуаре». Мы приехали и зарегистрировались в 23:45, а в 00:15 он уже родился. Я присутствовал при родах. Поскольку я заранее прочел об этом несколько книг, то, в целом, знал, чего ожидать. На первый взгляд, все прошло нормально. Хотя меня удивило, какой же он крошечный.
Я высчитывал сроки с того самого дня, как узнал, что Мишка беременна. По словам врачей, Медвежонок родился на неделю раньше положенного. Из прочитанного я знал, что дети сильнее всего набирают вес именно в последние три недели, поэтому предвидел, что он будет маленьким. Но он оказался еще меньше, чем я ожидал.
Он весил всего шесть фунтов и шесть десятых унции. (*2738 г)
– Маленький, но здоровый, все будет в порядке, – сказал врач. – Инкубатор ему не понадобится.
Конечно, врачи понятия не имели, все ли будет в порядке. Они просто говорили так, чтобы нас успокоить. Они даже не сделали никаких анализов – всего лишь осмотрели новорожденного. Но я изучил статистику младенческой смертности и знал, что у этой больницы показатели лучше других.
Я сделал вывод, что если все пойдет как надо, надолго мы тут не задержимся. Одна ночь – а потом Мишку с ребенком выпишут домой. В тот же вечер я тайком замерил его длину по своей руке и оглядел со всех сторон. Он лежал спокойно и ничего не делал, поэтому я рассмотрел его как следует, чтобы запомнить и отличить потом от других детей. Я опасался, что не узнаю его на следующий день, а это было бы очень неловко.
Мишка была взволнована, и наши родители тоже.
Я убедился, что Медвежонку надели на ногу кольцо и прикрепили нейлоновую бирку с номером – только тогда позволил увезти его туда, где держали остальных новорожденных. Это был большой зал, где младенцы рядами лежали за стеклом под теплыми лампами, как цыплята на сельскохозяйственной выставке. Некоторые находились в отдельных инкубаторах, но большинство просто лежали в больших лотках. Я был рад, что Медвежонок пронумерован – что бы ни говорили о том, что мать всегда узнает своего ребенка, все новорожденные были похожи как две капли воды, разве что пол можно было определить. Наверное, если бы у Медвежонка была лишняя рука или не хватало ноги, его легко было бы отличить, но, в целом, все дети выглядели на одно лицо.
На следующее утро в родильное отделение наведались мои родители. Они приехали порознь, так как были давно разведены, а отец за это время женился снова. Первой прибыла мать, затем отец и его жена. Потом появились отец и мачеха Мишки. Ее мать жила во Флориде со вторым мужем, поэтому они не приехали, но позвонили. В тот день гости шли просто вереницей.
– Только посмотрите на него, какая прелесть!
– Привет, парень! – и тычут ему пальцем в живот.
– Он просто вылитый ты!
Стандартные глупости, думал я, особенно по поводу сходства со мной. Как может ребенок шести футов весом, со сморщенным личиком и головой не больше яблока быть похожим на меня?
Я был рад, что запомнил номер на его браслете. Не думаю, что кто-нибудь намеренно бы его подменил, но ошибки случаются. На случай, если браслет потеряется, я пометил Медвежонка несмываемым маркером прямо на коже.
На второй день оказалось, что все мои страхи беспочвенны. Когда я пришел, Медвежонок был уже в палате вместе с его мамой. Для верности я сравнил бирку и метки. Все было в порядке. Медвежонка выписали, и с тех пор он ни разу не ночевал в больнице. Так что, благодаря своей предусмотрительности, я могу быть уверен, что мальчик, живущий сейчас в моем доме – тот же самый, которого Мишка родила семнадцать лет назад.
Вечером мы привезли его домой. Я купил корзинку, которая одновременно служила и средством его транспортировки. Мишка запеленала его и пристегнула. Из больницы ее вывезли на коляске, а корзинку она держала на коленях. Когда мы уезжали, я понял, что за 4400 долларов, уплаченных больнице, мы получили не так уж много. Ни одежды, ни игрушек, ни других полезных вещей. Только ребенка.
Я так и не понял, почему врачи настаивали, чтобы Мишку везли на коляске. В конце концов, в больницу она пришла на своих ногах и при этом разговаривала. Сейчас она хорошо себя чувствовала и весила на двадцать фунтов меньше. Их настойчивость напомнила мне, как автомобили привозят на ремонт своим ходом, а обратно оттаскивают на прицепе. Хотя следовало бы наоборот.
Медвежонок был таким крошечным, что лежа на моей руке и вытянувшись во всю длину, не доходил мне и до локтя. Приехав домой, мы выстелили мягкой тканью маленькую корзину для белья и устроили его там. Через несколько недель он перерос эту корзинку, и мы переложили его в другую, побольше, где он и обитал почти весь первый год своей жизни.
Когда ему было три дня, я взял его на работу и стал показывать всем вокруг. Люди хвалили Медвежонка и восхищались им. Он ничего не говорил, но наверняка все впитывал и запоминал.
Мы повсюду носили его с собой, потому что считали – чем больше он будет находиться среди людей, тем лучше научится с ними ладить. К моменту рождения Медвежонка я еще не знал о синдроме Аспергера, но помнил, как трудно мне было общаться в детстве, и хотел, чтобы Медвежонку было полегче. Я долго размышлял, что для этого сделать, и решил, что нужно показывать ему как можно больше интересных людей. Пока он был маленьким, носить его с собой было несложно, и он внимательно разглядывал людей и вообще все вокруг. Я застегивал свою куртку до половины и носил его за пазухой. Его ручки торчали наружу, а молния надежно держала его на месте. Но для верности я всегда затягивал кулиску внизу куртки, чтобы Медвежонок не выпал. Люди часто провожали нас удивленными взглядами, но обычно ничего не говорили.
– Это Медвежонок, – говорил я, указывая на куртку, из которой он спокойно взирал на мир. Я им очень гордился и хотел, чтобы он скорее вырос и научился разным вещам. Я мечтал о том времени, когда его можно будет приспособить к работе – постричь лужайку, например, или вымыть машину. Должен сказать, этот день до сих пор не настал. Он и вправду вырос большим, но заставить его сделать что-то полезное оказалось очень трудно – почти невозможно. Но я забегаю вперед.
Когда Медвежонок был маленьким, я старался показывать ему самые разные взрослые занятия. Когда я чинил машину, то брал его с собой и сажал в тени под капотом. В те дни он еще ничего не говорил, так что не знаю, что он думал по этому поводу.
Поначалу он был не очень занимательным, потому что ничего особенного не делал. Потом он начинал кричать. Тогда я вынимал его из корзинки и клал себе на грудь. Я читал, что ребенка успокаивает биение родительского сердца. Если он продолжал кричать, я крепко прижимал его к себе.
У меня была для него особая мантра: «Спокойная и смирная зверюшка. Спокойная и смирная зверюшка. Спокоооойная и смиииииирная зверюшка.» Через какое-то время, если я крепко прижимал его к себе и долго бормотал это заклинание, он переставал брыкаться и засыпал.
Мне нравилось, когда он спал у меня на груди, не считая моментов, когда он пускал слюни, писался или срыгивал. Но я всегда беспокоился, что во сне сам могу повернуться и задавить его. Видимо, у родителей существует инстинкт на этот счет –ничего страшного не случилось.
Когда он немного подрос, то начал ползать. Большая корзина для белья пригодилась снова – я переворачивал ее, и под ней он мог ползать сколько угодно. Однако, он рос очень и вскоре мог с легкостью из-под нее выбраться. Тогда мы купили манеж.
Потом он заговорил. Несколько раз на дню он подходил ко мне и просился «полетать». И тянул вверх ручки, чтобы я наверняка его понял. Я поднимал его и начинал подбрасывать в воздух. «Летать» Медвежонку никогда не надоедало. Он был твердо уверен, что я всегда его поймаю. На его месте я бы никогда не согласился вот так «полетать». Я бы боялся, что взрослый уронит меня, и я шлепнусь на пол.
Мы начали вместе читать. Ему очень нравились книжки доктора Сьюза.(**Теодор Сьюз Гейзель - американский детский писатель и мультипликатор.) Я так часто читал их ему, что выучил наизусть и листал страницы не глядя. Вскоре мне надоедало твердить одно и то же, и я стал вносить в стишки небольшие изменения.
Рыбка первая, вторая,
Черная и голубая.
Рыбку я поймаю, съем –
Вот и рыбки нет совсем.
Или:
Человек принес ружье,
Очень страшное оно.
Все кричат, все бегут,
А не то их всех убьют.
Мне нравились мои импровизации – читать одно и то же было слишком скучно. Но хотя я искусно вплетал эти новшества в сказки доброго доктора, Медвежонок замечал подмену и бурно возмущался.
– Читай правильно, папа! – кричал он.
Со временем я стал сочинять для Медвежонка собственные истории. Так он не знал заранее, чего ожидать, но, с другой стороны, мне было сложнее, потому что сочинять приходилось на ходу. Особенно ему нравились истории про летучих ящериц, которых звали Горко, Ууду и Вууду. Они жили в Стране летучих ящериц, но иногда прилетали сюда. Я вплетал в свои истории фрагменты и персонажей других детских книжек, которые уже читал Медвежонку. Особенно он любил слушать про Паровозика Томаса – например, о том, как большие ящерицы-охотники поймали его в огромную сеть и унесли в свою страну.
Мы часто катались на машине и смотрели в окно – не появятся ли на горизонте летучие ящерицы, планирующие на ветру.
Еще я рассказывал Медвежонку, откуда он появился. Похоже, всех детей интересует этот вопрос. Я рассказал, что мы увидели его на витрине Магазина Младенцев, и он нам сразу понравился. Медвежонок возгордился, услышав, что он был младенцем самой дорогой и продвинутой модели. Позже, пойдя в школу, он узнал другие варианты ответа на вопрос, откуда берутся дети. Но до тех пор моя версия вполне его устраивала.
А еще мы вместе строили. Медвежонок обожал конструктор «Лего», но всегда настаивал, что собирать нужно строго по картинкам. Мишка его в этом поддерживала, а я терпеть не мог таких ограничений – мне всегда хотелось что-нибудь поменять.
Особенно Медвежонка возмущали мои попытки приделать игрушечным человечкам две головы или три руки. «Делай правильно, папа!» – пищал он.
Когда он был маленьким, я много работал, поэтому многие решения по его воспитанию принимала Мишка. Она сидела с ним дома, так что все его базовые навыки – ее заслуга. Наверное, это и к лучшему – сам я не так уж хорошо воспитан, так что едва ли мог служить примером для подражания. Но когда он научился как следует ходить, я начал брать его с собой, и мне это нравилось. Воскресенье было нашим с ним днем. Каждое воскресное утро он просыпался и говорил: «Сегодня день приключений, папа!»
Я водил его по разным местам, которые любят мальчишки. Железнодорожные депо. Свалки старых автомобилей. Корабельные верфи. Аэропорты. Музеи. Рестораны и бары. Многие выходные мы проводили на вокзале «Конрейл» в Вест-Спрингфилде, где смотрели на поезда. Однажды, когда Медвежонку было пять, его пустили в кабину маневрового локомотива, который переводил вагоны из Вестсайда в Спрингфилд. Еще мы как-то раз прокатились в локомотиве товарного состава через Беркшир до сортировочной станции в Селкирке, штат Нью-Йорк.
А еще Медвежонка всегда манили к себе пингвины. Мы часто ходили в океанариумы в Бостоне и Мистике посмотреть на них. Иногда, если там было тихо, он начинал говорить с пингвинами. Когда Медвежонку было семь, мы поехали в самый крупный океанариум в Новой Англии, но опоздали. Океанариум был закрыт, но в дверь тянулась вереница богато одетой публики, а вывеска над входом гласила, что здесь проходит некий прием. Пока привратники отвлеклись, мы с Медвежонком проскользнули внутрь.
Все гости сидели за складными столиками лицом к аквариуму. Вольер с пингвинами находился ярусом ниже и был погружен в полумрак, горела только ночная подсветка. Мы спустились туда. И Медвежонок начал тихонько разговаривать с пингвинами.
– Кри-и! Кри! Кри-и-и-и!
И пингвины стали ему отвечать, вот что поразительнее всего. В тот вечер он беседовал с ними не меньше часа. Потом мы выскользнули через служебный вход и отправились домой.
В те годы мы объездили всю Новую Англию, и я люблю вспоминать эти дни. С Медвежонком было здорово путешествовать.
У меня появился Медвежонок
Весной 1990 года, когда я только-только начал свое дело и постоянно терпел убытки, у меня родился сын. Поскольку матерью его была Мишка, я, разумеется, назвал его Медвежонком. В свидетельстве о рождении значилось имя Джек, в честь моего деда, и мама звала его именно так, но для меня он всегда был и остается Медвежонком.
читать дальшеХотя я с нетерпением ждал его появления на свет, Медвежонок родился в сложный период моей жизни. Мы с Мишкой прожили несколько лет вместе, а в 1982 году поженились. Но спустя четыре года, после того, как ее старший брат Пол погиб в автокатастрофе, у нас наступил разлад. Я надеялся, что с появлением Медвежонка наши отношения вновь наладятся. Для меня это были беспокойные месяцы. Во время беременности Мишка постоянно болела, и я опасался, что Медвежонок тоже родится больным.
Еще я боялся, что у него будет две головы или три руки.
Он появился на свет в родильном отделении больницы «Кули Дикинсон» в Нортхэмптоне. Вечером 11 апреля я отвез туда Мишку на старом сером «ягуаре». Мы приехали и зарегистрировались в 23:45, а в 00:15 он уже родился. Я присутствовал при родах. Поскольку я заранее прочел об этом несколько книг, то, в целом, знал, чего ожидать. На первый взгляд, все прошло нормально. Хотя меня удивило, какой же он крошечный.
Я высчитывал сроки с того самого дня, как узнал, что Мишка беременна. По словам врачей, Медвежонок родился на неделю раньше положенного. Из прочитанного я знал, что дети сильнее всего набирают вес именно в последние три недели, поэтому предвидел, что он будет маленьким. Но он оказался еще меньше, чем я ожидал.
Он весил всего шесть фунтов и шесть десятых унции. (*2738 г)
– Маленький, но здоровый, все будет в порядке, – сказал врач. – Инкубатор ему не понадобится.
Конечно, врачи понятия не имели, все ли будет в порядке. Они просто говорили так, чтобы нас успокоить. Они даже не сделали никаких анализов – всего лишь осмотрели новорожденного. Но я изучил статистику младенческой смертности и знал, что у этой больницы показатели лучше других.
Я сделал вывод, что если все пойдет как надо, надолго мы тут не задержимся. Одна ночь – а потом Мишку с ребенком выпишут домой. В тот же вечер я тайком замерил его длину по своей руке и оглядел со всех сторон. Он лежал спокойно и ничего не делал, поэтому я рассмотрел его как следует, чтобы запомнить и отличить потом от других детей. Я опасался, что не узнаю его на следующий день, а это было бы очень неловко.
Мишка была взволнована, и наши родители тоже.
Я убедился, что Медвежонку надели на ногу кольцо и прикрепили нейлоновую бирку с номером – только тогда позволил увезти его туда, где держали остальных новорожденных. Это был большой зал, где младенцы рядами лежали за стеклом под теплыми лампами, как цыплята на сельскохозяйственной выставке. Некоторые находились в отдельных инкубаторах, но большинство просто лежали в больших лотках. Я был рад, что Медвежонок пронумерован – что бы ни говорили о том, что мать всегда узнает своего ребенка, все новорожденные были похожи как две капли воды, разве что пол можно было определить. Наверное, если бы у Медвежонка была лишняя рука или не хватало ноги, его легко было бы отличить, но, в целом, все дети выглядели на одно лицо.
На следующее утро в родильное отделение наведались мои родители. Они приехали порознь, так как были давно разведены, а отец за это время женился снова. Первой прибыла мать, затем отец и его жена. Потом появились отец и мачеха Мишки. Ее мать жила во Флориде со вторым мужем, поэтому они не приехали, но позвонили. В тот день гости шли просто вереницей.
– Только посмотрите на него, какая прелесть!
– Привет, парень! – и тычут ему пальцем в живот.
– Он просто вылитый ты!
Стандартные глупости, думал я, особенно по поводу сходства со мной. Как может ребенок шести футов весом, со сморщенным личиком и головой не больше яблока быть похожим на меня?
Я был рад, что запомнил номер на его браслете. Не думаю, что кто-нибудь намеренно бы его подменил, но ошибки случаются. На случай, если браслет потеряется, я пометил Медвежонка несмываемым маркером прямо на коже.
На второй день оказалось, что все мои страхи беспочвенны. Когда я пришел, Медвежонок был уже в палате вместе с его мамой. Для верности я сравнил бирку и метки. Все было в порядке. Медвежонка выписали, и с тех пор он ни разу не ночевал в больнице. Так что, благодаря своей предусмотрительности, я могу быть уверен, что мальчик, живущий сейчас в моем доме – тот же самый, которого Мишка родила семнадцать лет назад.
Вечером мы привезли его домой. Я купил корзинку, которая одновременно служила и средством его транспортировки. Мишка запеленала его и пристегнула. Из больницы ее вывезли на коляске, а корзинку она держала на коленях. Когда мы уезжали, я понял, что за 4400 долларов, уплаченных больнице, мы получили не так уж много. Ни одежды, ни игрушек, ни других полезных вещей. Только ребенка.
Я так и не понял, почему врачи настаивали, чтобы Мишку везли на коляске. В конце концов, в больницу она пришла на своих ногах и при этом разговаривала. Сейчас она хорошо себя чувствовала и весила на двадцать фунтов меньше. Их настойчивость напомнила мне, как автомобили привозят на ремонт своим ходом, а обратно оттаскивают на прицепе. Хотя следовало бы наоборот.
Медвежонок был таким крошечным, что лежа на моей руке и вытянувшись во всю длину, не доходил мне и до локтя. Приехав домой, мы выстелили мягкой тканью маленькую корзину для белья и устроили его там. Через несколько недель он перерос эту корзинку, и мы переложили его в другую, побольше, где он и обитал почти весь первый год своей жизни.
Когда ему было три дня, я взял его на работу и стал показывать всем вокруг. Люди хвалили Медвежонка и восхищались им. Он ничего не говорил, но наверняка все впитывал и запоминал.
Мы повсюду носили его с собой, потому что считали – чем больше он будет находиться среди людей, тем лучше научится с ними ладить. К моменту рождения Медвежонка я еще не знал о синдроме Аспергера, но помнил, как трудно мне было общаться в детстве, и хотел, чтобы Медвежонку было полегче. Я долго размышлял, что для этого сделать, и решил, что нужно показывать ему как можно больше интересных людей. Пока он был маленьким, носить его с собой было несложно, и он внимательно разглядывал людей и вообще все вокруг. Я застегивал свою куртку до половины и носил его за пазухой. Его ручки торчали наружу, а молния надежно держала его на месте. Но для верности я всегда затягивал кулиску внизу куртки, чтобы Медвежонок не выпал. Люди часто провожали нас удивленными взглядами, но обычно ничего не говорили.
– Это Медвежонок, – говорил я, указывая на куртку, из которой он спокойно взирал на мир. Я им очень гордился и хотел, чтобы он скорее вырос и научился разным вещам. Я мечтал о том времени, когда его можно будет приспособить к работе – постричь лужайку, например, или вымыть машину. Должен сказать, этот день до сих пор не настал. Он и вправду вырос большим, но заставить его сделать что-то полезное оказалось очень трудно – почти невозможно. Но я забегаю вперед.
Когда Медвежонок был маленьким, я старался показывать ему самые разные взрослые занятия. Когда я чинил машину, то брал его с собой и сажал в тени под капотом. В те дни он еще ничего не говорил, так что не знаю, что он думал по этому поводу.
Поначалу он был не очень занимательным, потому что ничего особенного не делал. Потом он начинал кричать. Тогда я вынимал его из корзинки и клал себе на грудь. Я читал, что ребенка успокаивает биение родительского сердца. Если он продолжал кричать, я крепко прижимал его к себе.
У меня была для него особая мантра: «Спокойная и смирная зверюшка. Спокойная и смирная зверюшка. Спокоооойная и смиииииирная зверюшка.» Через какое-то время, если я крепко прижимал его к себе и долго бормотал это заклинание, он переставал брыкаться и засыпал.
Мне нравилось, когда он спал у меня на груди, не считая моментов, когда он пускал слюни, писался или срыгивал. Но я всегда беспокоился, что во сне сам могу повернуться и задавить его. Видимо, у родителей существует инстинкт на этот счет –ничего страшного не случилось.
Когда он немного подрос, то начал ползать. Большая корзина для белья пригодилась снова – я переворачивал ее, и под ней он мог ползать сколько угодно. Однако, он рос очень и вскоре мог с легкостью из-под нее выбраться. Тогда мы купили манеж.
Потом он заговорил. Несколько раз на дню он подходил ко мне и просился «полетать». И тянул вверх ручки, чтобы я наверняка его понял. Я поднимал его и начинал подбрасывать в воздух. «Летать» Медвежонку никогда не надоедало. Он был твердо уверен, что я всегда его поймаю. На его месте я бы никогда не согласился вот так «полетать». Я бы боялся, что взрослый уронит меня, и я шлепнусь на пол.
Мы начали вместе читать. Ему очень нравились книжки доктора Сьюза.(**Теодор Сьюз Гейзель - американский детский писатель и мультипликатор.) Я так часто читал их ему, что выучил наизусть и листал страницы не глядя. Вскоре мне надоедало твердить одно и то же, и я стал вносить в стишки небольшие изменения.
Рыбка первая, вторая,
Черная и голубая.
Рыбку я поймаю, съем –
Вот и рыбки нет совсем.
Или:
Человек принес ружье,
Очень страшное оно.
Все кричат, все бегут,
А не то их всех убьют.
Мне нравились мои импровизации – читать одно и то же было слишком скучно. Но хотя я искусно вплетал эти новшества в сказки доброго доктора, Медвежонок замечал подмену и бурно возмущался.
– Читай правильно, папа! – кричал он.
Со временем я стал сочинять для Медвежонка собственные истории. Так он не знал заранее, чего ожидать, но, с другой стороны, мне было сложнее, потому что сочинять приходилось на ходу. Особенно ему нравились истории про летучих ящериц, которых звали Горко, Ууду и Вууду. Они жили в Стране летучих ящериц, но иногда прилетали сюда. Я вплетал в свои истории фрагменты и персонажей других детских книжек, которые уже читал Медвежонку. Особенно он любил слушать про Паровозика Томаса – например, о том, как большие ящерицы-охотники поймали его в огромную сеть и унесли в свою страну.
Мы часто катались на машине и смотрели в окно – не появятся ли на горизонте летучие ящерицы, планирующие на ветру.
Еще я рассказывал Медвежонку, откуда он появился. Похоже, всех детей интересует этот вопрос. Я рассказал, что мы увидели его на витрине Магазина Младенцев, и он нам сразу понравился. Медвежонок возгордился, услышав, что он был младенцем самой дорогой и продвинутой модели. Позже, пойдя в школу, он узнал другие варианты ответа на вопрос, откуда берутся дети. Но до тех пор моя версия вполне его устраивала.
А еще мы вместе строили. Медвежонок обожал конструктор «Лего», но всегда настаивал, что собирать нужно строго по картинкам. Мишка его в этом поддерживала, а я терпеть не мог таких ограничений – мне всегда хотелось что-нибудь поменять.
Особенно Медвежонка возмущали мои попытки приделать игрушечным человечкам две головы или три руки. «Делай правильно, папа!» – пищал он.
Когда он был маленьким, я много работал, поэтому многие решения по его воспитанию принимала Мишка. Она сидела с ним дома, так что все его базовые навыки – ее заслуга. Наверное, это и к лучшему – сам я не так уж хорошо воспитан, так что едва ли мог служить примером для подражания. Но когда он научился как следует ходить, я начал брать его с собой, и мне это нравилось. Воскресенье было нашим с ним днем. Каждое воскресное утро он просыпался и говорил: «Сегодня день приключений, папа!»
Я водил его по разным местам, которые любят мальчишки. Железнодорожные депо. Свалки старых автомобилей. Корабельные верфи. Аэропорты. Музеи. Рестораны и бары. Многие выходные мы проводили на вокзале «Конрейл» в Вест-Спрингфилде, где смотрели на поезда. Однажды, когда Медвежонку было пять, его пустили в кабину маневрового локомотива, который переводил вагоны из Вестсайда в Спрингфилд. Еще мы как-то раз прокатились в локомотиве товарного состава через Беркшир до сортировочной станции в Селкирке, штат Нью-Йорк.
А еще Медвежонка всегда манили к себе пингвины. Мы часто ходили в океанариумы в Бостоне и Мистике посмотреть на них. Иногда, если там было тихо, он начинал говорить с пингвинами. Когда Медвежонку было семь, мы поехали в самый крупный океанариум в Новой Англии, но опоздали. Океанариум был закрыт, но в дверь тянулась вереница богато одетой публики, а вывеска над входом гласила, что здесь проходит некий прием. Пока привратники отвлеклись, мы с Медвежонком проскользнули внутрь.
Все гости сидели за складными столиками лицом к аквариуму. Вольер с пингвинами находился ярусом ниже и был погружен в полумрак, горела только ночная подсветка. Мы спустились туда. И Медвежонок начал тихонько разговаривать с пингвинами.
– Кри-и! Кри! Кри-и-и-и!
И пингвины стали ему отвечать, вот что поразительнее всего. В тот вечер он беседовал с ними не меньше часа. Потом мы выскользнули через служебный вход и отправились домой.
В те годы мы объездили всю Новую Англию, и я люблю вспоминать эти дни. С Медвежонком было здорово путешествовать.
@темы: переводы, look me in the eye, СА
Но в целом, в последнее время меня не тянет в путешествия. Раньше они были для меня одним из средств эскапизма, способом отвлечься от существующего положения вещей, но теперь исчезла потребность бегать от реальности.