"Look Me In The Eye" Глава 1, часть 1

[amhran-na-habhann]

Глава 1
Маленький изгой

Для меня существовал только один способ игры в кубики – я и не представлял, что может быть иначе. Однако, Дуг считал по-другому. Он ничего не мог сделать как надо. И поэтому я его ударил. Ладонями по обоим ушам, как видел в кино. В три года пора бы научиться играть правильно.
К примеру, я брал на кухне большую ложку и выкапывал в песке канаву. А затем аккуратно укладывал в нее ряд синих кубиков. Я никогда не смешивал еду – и никогда не смешивал кубики. Синие – к синим, красные – к красным. А Дуг наклонялся и ставил красный кубик поверх синих.
Разве он не видел, что это неправильно?
Стукнув его, я сел обратно и продолжил играть. Как положено.
Иногда, когда я ссорился с Дугом, ко мне подходила мама и начинала ругать меня. Вряд ли она видела, что делал он. Она только видела, как я его ударил. Обычно я не обращал на нее внимания, но если с ней приходил и отец, он мог по-настоящему разозлиться. Он поднимал меня в воздух и встряхивал – тогда я начинал плакать.
Большую часть времени Дуг мне нравился. Он был моим первым другом. Но иногда он был просто невыносим. Например, я аккуратно ставил свой грузовик возле бревна – а он брал и насыпал на него песок. Наши мамы давали нам кубики, а он сваливал их в одну кучу и смеялся. Это сводило меня с ума.

Следующей весной нашим играм внезапно пришел конец. Отец Дуга закончил учебу в медицинском колледже, и они уехали в далекую индейскую резервацию в Биллингсе, штат Монтана. Я не понимал, как он мог уехать, если я этого не хотел. Хоть он и не умел правильно играть в кубики, он был моим единственным товарищем. Я был расстроен.
Я спрашивал о нем маму каждый раз, когда мы ходили в парк, где я теперь играл один. «Наверняка он пришлет тебе весточку», – отвечала мать, но лицо у нее было какое-то странное, и я не знал, что это значит. Мне было как-то не по себе.
Я слышал, как другие матери шепчутся между собой, но не мог понять, что они имеют в виду.
«…упал в оросительную канаву…»
«…воды было всего дюймов шесть…»
«…наверное, лежал лицом вниз…»
«…мать не видела его, а потом вышла из дома и обнаружила…»
«Что такое оросительная канава?» – думал я. Я догадывался лишь о том, что они говорили не обо мне. Только несколько лет спустя я понял, что Дуг погиб.
Оглядываясь назад, я понимаю, что уже в первой моей дружбе имелись признаки грядущих проблем. Но, по крайней мере, я перестал бить других детей. Каким-то образом я все-таки догадался, что битье не способствует крепкой дружбе.
Той осенью мать записала меня в подготовительную школу Малберри в Филадельфии, где мы жили. Это было маленькое здание – внутри стены были увешаны детскими рисунками, а перед ним находилась пыльная игровая площадка, огороженная цепью. Там я впервые оказался рядом с незнакомыми детьми. Ничего хорошего из этого не вышло.
Сначала я был полон энтузиазма. Как только я увидел других детей, мне захотелось с ними познакомиться. Я хотел, чтобы они общались со мной – но они не стали. Я не мог понять, почему. Особенно я хотел подружиться с девочкой по имени Чаки. Ей нравились грузовики и поезда, как и мне. Я знал, что у нас много общего.
На перемене я подошел к Чаки и погладил ее по голове. Мама показывала мне, как надо гладить пуделя, чтобы подружиться с ним. Иногда она и сама гладила меня по голове, особенно когда я не мог заснуть. Из всего этого я сделал вывод, что гладить кого-то – это хорошо. Все собаки, которых мама разрешала мне потрогать, виляли хвостами. Им это нравилось. Я решил, что Чаки это тоже понравится.
И тут она меня ударила!
Испугавшись, я убежал. «Странно», – подумал я. – «Может быть, надо было погладить ее подольше. Или потрогать ее палкой, чтобы она меня не стукнула.» Но вмешалась учительница.
– Джон, оставь Чаки в покое. Нельзя бить людей палками.
– Я не бил ее. Я хотел ее погладить.
– Люди не собаки. Их нельзя гладить. И нельзя тыкать палками.
Чаки опасливо смотрела на меня. Весь день она держалась в стороне. Но я не сдавался. «Может быть, она сама не знает, что я ей нравлюсь», – подумал я. Мама часто говорила, что мне что-то понравится, хотя я сначала думал, что нет. Иногда она оказывалась права.
На следующий день я увидел, как Чаки играет в песочнице с деревянным грузовиком. Я много знал о грузовиках. И я видел, что она играет с ним неправильно. Я покажу ей, как нужно. «Она обрадуется, и мы будем друзьями», – подумал я. Я подошел, взял ее грузовик и сел рядом.
– Мисс Лаэрд! Джон отнял мой грузовик!
Ничего себе.
– Я не отнимал! Я хотел показать, как нужно играть с ним. Она играла неправильно! – но мисс Лаэрд поверила Чаки, а не мне. Она отвела меня в сторону и дала другую машину. Чаки ко мне не подходила. Но завтра будет другой день. Завтра у меня получится завести друзей.
На завтра у меня был готов новый план. Я поговорю с Чаки. Я расскажу ей про динозавров. Я много знал о динозаврах, потому что отец водил меня в музей. Иногда мне снились страшные сны о них, но, в целом, динозавры были самой интересной вещью на свете.
Я подошел к Чаки и сел рядом.
– Я люблю динозавров. Особенно бронтозавра. Он огромный.
Чаки не отвечала.
– Он очень большой, но ест только растения. Он ест траву и деревья.
– У него длинная шея и длинный хвост.
Тишина.
– Он большой, как автобус.
– Но аллозавр может его съесть.
Чаки по-прежнему молчала. Она внимательно разглядывала землю и что-то чертила на песке.
– Я ходил с папой смотреть на динозавров в музее.
– Там и маленькие динозавры были тоже.
– Мне очень нравятся динозавры. Они классные!
Чаки поднялась и ушла с площадки. Она совершенно меня игнорировала!
Я посмотрел на землю, куда смотрела она. «Что она нашла там интересного?» На земле ничего не было.
Все мои попытки завести друзей провалились. Я начал плакать. Сидя один в углу площадки, я рыдал и лупил игрушечным грузовиком о землю, пока у меня не заболела рука.
К концу перемены я все еще продолжал там сидеть, уставившись в землю. Мне было слишком стыдно смотреть на других детей. «Почему я им не нравлюсь? Что со мной не так?» Там мисс Лаэрд и нашла меня.
– Нам пора на урок, – она взяла меня за руку и повела к школе. А мне хотелось сжаться в комок и исчезнуть.

Недавно один из моих друзей прочел написанное выше и сказал: «Черт, Джон, ты и сейчас такой же.» И он прав. Так и есть. Единственная разница в том, что теперь я выучил, чего люди ожидают от меня в большинстве ситуаций. Поэтому я могу вести себя более естественно, и меньше вероятность, что я кого-то обижу. Но разница между мной и остальными все равно есть и будет всегда.
Людям с синдромом Аспергера или аутизмом часто не хватает эмпатии, которой руководствуется большинство людей при общении. Именно поэтому мне не пришло в голову, что Чаки отреагирует на поглаживание иначе, чем собака. Я не видел особой разницы между маленьким человеком и большой собакой. И я не понимал, что с грузовиком можно играть по-разному, поэтому не знал, из-за чего она обиделась.
Что хуже всего, мои учителя и большинство других людей считали, что я веду себя так назло – хотя я просто пытался проявить дружелюбие. Я подошел к Чаки с добрыми намерениями, и оттого было еще больнее, когда она меня отвергла. Я видел, как родители разговаривают с другими взрослыми, и решил заговорить с ней. Но я упустил одну важную вещь: для успешного разговора нужно участие обоих людей. Тогда мне даже в голову это не пришло. Абсолютно.
С Чаки я больше никогда не разговаривал.
Я также оставил попытки общаться и с другими детьми. Чем больше меня отталкивали, тем больнее мне было, и тем сильнее я замыкался.
Со взрослыми мне везло больше. Мои нескладные реплики не заставляли их обрывать разговор. К тому же, их я больше слушал, чем детей, так как полагал, что они больше знают. Взрослые люди вели себя, как и положено взрослым. Они не играли в игрушки, поэтому мне не приходилось учить их играть. Если я пытался потрогать взрослого палкой, он просто отбирал ее. Он не унижал меня криком и не бежал жаловаться учителю. Взрослые объясняли мне многие вещи, и я учился у них. От детей в этом плане было меньше проку.
Большую часть времени я играл в одиночестве со своими игрушками. Мне нравились игрушки, состоящие из разных деталей, особенно кубики и конструкторы “Lincoln Logs”. Я до сих пор помню их на вкус. Когда я не жевал их, я строил крепости, дома и заборы. Когда я стал немного старше, мне подарили большой металлический конструктор. Я им очень гордился. Из него я строил свои первые машины.
Машины не причиняли мне боли. Они ставили передо мной задачу – разобраться в их устройстве. Они не обманывали меня и не издевались. С машинами я был главным, и мне это нравилось. С ними я чувствовал себя спокойно. С животными мне тоже было спокойно, в большинстве случаев. Я гладил чужих собак, когда мы гуляли в парке. Когда мне подарили пуделя, я с ним подружился.
– Джон Элдер, смотри, кого дедушка Джек тебе прислал! (Родители назвали меня Джон Элдер в честь моего прадеда Джона Гленна Элдера, который умер еще до моего рождения.)
Отец принес в дом лохматого пса с дурным характером и, вероятно, каким-то генетическим дефектом – скорее всего, от него отказались в каком-нибудь питомнике. Но тогда меня это не волновало. Я был в восторге. Когда отец опустил его на пол, пес зарычал на меня и напустил лужу.
Я не боялся, потому что он был гораздо меньше меня. Я еще не знал, что острые зубы бывают и у маленьких собак.
– Пудели – очень умные собаки, – сказал отец.
Может быть, он и был умным, но не очень-то ласковым. Я назвал его Пудель, начав тем самым свою традицию – давать животным функциональные имена. Я толком не знал, что делать с собакой, поэтому хватал его, тискал и иногда дергал за хвост. Когда я дергал слишком сильно, он кусался. Иногда он кусал меня до крови, и я начинал плакать. Годы спустя, я рассказал об этом своей матери, и она сказала: «Джон Элдер, Пудель никогда не кусал тебя до крови! Иначе мы бы не оставили его в доме.» На это я лишь ответил: «Для маленького ребенка даже маленькие укусы кажутся серьезными.» По крайней мере, так мне тогда казалось.
Однажды я запер его в своей комнате, но он выбрался. Он прогрыз в двери дыру размером с себя. Когда мы нашли его, он грелся на солнышке позади дома.
Поглядев на это, я решил сам погрызть дверь. Мои зубы едва поцарапали краску. Я не смог откусить даже крошечной щепки! Тогда я понял, что у Пуделя очень острые зубы. Я научился прятать игрушки перед тем, как лечь спать. Если я забывал это сделать, он и их разгрызал на кусочки.
Мои родители не любили Пуделя за то, что он портил мебель. Несмотря на это, мы с ним постепенно подружились. Хотя я всегда относился к нему немного с опаской, потому что не знал, чего от него ожидать.