"Look Me In The Eye" Глава 2, часть 2

[amhran-na-habhann]

(продолжение)

Прошел год, и он действительно стал кое-что уметь. Чему-то я его научил, а что-то он освоил сам. В один год толку от него было немного, но я видел в нем потенциал. Тем временем, наши родители ссорились еще больше и снова говорили о переезде. Мне хотелось, чтобы брат был старше и мог поговорить со мной.
– Твой папа ищет постоянную работу, – сказала мать. – Есть два университета. Один в Остине, Техас. Другой в Амхерсте, Массачусетс.
Отец искал постоянную работу уже несколько лет. Все чаще разговоры об этом брала на себя мать. А он молчал.
Кроме того, отец начинал вести себя еще хуже. Теперь он пил шерри. Я попробовал однажды, но тут же выплюнул. Я не понимал, как можно пить эту гадость стакан за стаканом. Он сидел за кухонным столом и пил в одиночку, становясь все злее. Вечерами я старался держаться от него подальше.
Я никогда не был ни Амхерсте, ни в Остине. Но я читал, что в Остине водились ядовитые змеи и не менее ядовитые ящерицы. Там было жарко и сухо.
– Давайте поедем в Амхерст, – сказал я. Родители не возражали.
Мы снова переехали. На этот раз мы оказались в Хэдли, фермерском поселении примерно в шести милях от Массачусетского университета в Амхерсте. Мои родители оба выросли в сельской местности, но всю мою жизнь мы провели в городах. А теперь оказались на ферме. Я был в восторге. Мы поселились в старом фермерском доме.
– Его построили в 1743 году. Это один из старейших домов в этом городе, Джон Элдер. – Похоже, мама гордилась этим фактом.
Перед домом паслись коровы, а позади было поле, засеянное зерновыми. Мама познакомила меня с хозяевами, мистером и миссис Барстоу. Они казались приятными людьми. Мистеру Барстоу принадлежали все поля вокруг нашего дома. Что еще лучше, его брат владел фермой по соседству, и у них было четверо детей, с которыми я мог играть. С моими улучшенными навыками общения, в Хэдли я сразу начал заводить друзей. К тому времени, как началась школа, у меня даже были приятели, с которыми я сидел рядом в автобусе. Я никогда раньше не ездил на автобусе, но им я об этом не сказал. Я уже научился не выдавать ничего, что могло бы подвергнуть меня новым насмешкам.
Позади нас возвышалась гора, а по другую сторону дороги сквозь деревья виднелась река Коннектикут. Это было самое красивое место, где мы когда-либо жили. После школы дети Барстоу и я лазали по склонам горы и искали аметисты. «Это такие фиолетовые камни. Они драгоценные, как рубины», – говорил Дэйв Барстоу.
Брат, тем временем, тоже рос. Он научился сидеть и ползал за мной по дому. У него был манеж с резиновыми решетками по бокам. Я вынимал его оттуда, когда он плакал, и сажал обратно, если он слишком мне надоедал. Иногда я переворачивал его манеж вверх тормашками, и Сопелка оказывался в клетке с крышей. Ему это не нравилось.
Я решил научить его ходить. Рядом с домом было тыквенное поле – вскопанная земля была мягкой, поэтому он не ушибется, если упадет. К тому же, он маленький, так что падать ему будет невысоко. Я держал его крошечную ручонку, и мы ходили по меже до конца поля. Потом разворачивались и шли обратно. Поначалу мне приходилось брать его за обе руки и подтягивать так, что его ступни волочились по земле, чтобы он понял, как надо ходить. У него получалось не сразу, но со временем я мог опускать его руки, и он стоял сам. Это был прогресс, что не могло не радовать. Затем я стал отпускать его совсем.
– Давай, Сопелка. Иди!
Когда я в первый раз отпустил его, он закричал и с размаху уселся на землю. Я подтолкнул его носком и потянул за руку. Ему больше хотелось ползти.
– Нет уж, давай иди! – он снова попытался сесть, но я продолжал тянуть его вверх. Наконец, я заставил его шагать, держась за меня. Казалось, что он горд своими успехами, хотя это трудно было понять, ведь он по-прежнему ничего не говорил – только лепетал. Я не знал, чего от него стоит ждать, и временами думал, что он недоразвитый. Он не проявлял никакого интереса к чтению, хотя я показывал ему свои книги и даже читал ему рассказы.
Вскоре он стал ходить самостоятельно. Он все равно любил, чтобы его брали на руки, и время от времени норовил опуститься на четвереньки, но все больше привыкал использовать для передвижения только ноги. Когда я видел, что он опять ползет, я ставил ногу ему на спину и прижимал к полу. Или опрокидывал его и переворачивал, как черепаху. Он орал, но со временем понял, что нужно идти ногами. «Задний привод», – говорил я ему. – «Задний, а не полный.» Теперь, когда я уже был большим, я читал автомобильные журналы и был уверен, что аналогия для него очевидна.
К зиме он топал по всему дому. Он почти ничего не говорил, но мама уверяла, что это скоро произойдет. Я в этом сомневался. Я рассчитывал, что он будет уметь больше.
– Твой брат не недоразвитый! Он просто ребенок. Через пару лет он будет говорить так же, как ты.
Мама продолжала защищать его, хотя факты указывали на обратное, и это меня раздражало. В конце концов, он до сих пор не говорил и не читал.
Я предлагал ему разные вещи, но он не хотел их изучать. Все, что я ему давал, он тут же засовывал в рот. Он все пытался съесть. Однажды я дал ему соус «Табаско», и он разревелся. Младший брат помогал мне лучше понимать других людей. А он, в свою очередь, учился не класть в рот что попало.
Тем не менее, что бы я с ним ни делал, Сопелка меня боготворил. Я был старше и знал больше. Мне нравилось, что у меня есть младший брат. С ним я чувствовал себя взрослее. «Приглядывай за братом», – говорила мать, когда мы уходили играть на улицу. Я шел, а он семенил за мной, как собачка. Мне нравилось чувствовать ответственность и заботиться о нем. И я хорошо о нем заботился. В отличие от некоторых старших братьев, я никогда не пытался поджечь его, порезать ему руку или ногу или утопить в ванной. И мои усилия приносили плоды. С каждым месяцем он рос все больше и продолжал следовать за мной по пятам.
Со временем он перестал сопеть и пускать слюни. Зато он начал брать мои игрушки без спроса и играть с ними. От него было все больше неприятностей. Пришло время для нового имени.
– Сопелка, иди сюда. Ты стал больше. Поэтому я решил дать тебе новое имя. С этих пор я буду звать тебя Прохвост. Понял?
– Про-хвост?
Он повторил слово несколько раз и побежал сообщать эту новость матери.
Чувство удушающего одиночества, которое преследовало меня в пять лет, почти исчезло. Теперь я ощущал себя одиноким только иногда, когда что-то напоминало мне о моей ущербности. Когда у меня был день рождения, родители пекли торт, вручали мне подарки и бегали вокруг с радостным видом. Но время от времени меня приглашали на дни рождения других детей – там было по десять или двадцать детей, и все смеялись и веселились. Вот это настоящий праздник, думал я. А у меня – даже праздником не назвать.
Я редко смеялся, редко был счастлив и никогда не был окружен компанией сверстников. Я не вполне понимал причины этого, но знал, что их жизнь лучше моей, и мне было больно, что у меня этого нет.
По мере того, как я переходил из класса в класс в качестве очередного «трудного ребенка», мой отец и учителя начали предсказывать мое будущее. Они говорили, что я никогда ничего добьюсь. Что меня ждет карьера автозаправщика, или тюрьма, или армия – если меня туда возьмут. Я был против – в армию я не собирался.
Но они меня еще узнают.