"Look Me In The Eye" Глава 6, часть 2

[amhran-na-habhann]

(продолжение)

Такого отца хватило бы любой семье, но была еще и мать. К тому времени она начала медленно скатываться в безумие, которое позже приведет ее в государственную больницу Нортгемптона в смирительной рубашке. Она начинала видеть разное. Демонов, людей, призраков… Я никогда не знал, кто или что ей мерещилось. Они были в лампах, в углах комнат, на потолке. «Ты разве не видишь их?» – спрашивала она. Я ничего не видел.
Кое-что из того, что она говорила, было настолько страшным, что я заблокировал это в памяти и сейчас не могу повторить. Мои воспоминания о том времени похожи на слепящие вспышки химического света. Они причиняют боль.
Родители доводили друг друга до помешательства и едва не довели меня. К счастью, синдром Аспергера помогал мне изолироваться от худших моментов, пока я не повзрослел достаточно, чтобы сбежать от всего этого.
Мать говорила:
– Джон Элдер, твой отец – очень умный и опасный человек. Он умнее врачей. Он обманывает их и притворяется нормальным. Я боюсь, что он попытается убить нас. Мы должны спрятаться. Нужно сбежать от него, пока врачи не возьмут его под контроль.
Долгое время я ей верил. Брат был младше и верил ей дольше. Теперь я знаю – это говорило безумие и злоба. В обоих моих родителях.
К тому времени, как мне исполнилось тринадцать, а брату пять, мать нашла того самого доктора Финча, которого брат описывал в своей книге «Бег с ножницами». Я помню, как мы первый раз пошли к нему всей семьей. Я относился с сомнением к этой затее, так как мать уже довольно долго водила меня по психологам, психотерапевтам и игровым группам, пытаясь выяснить, что со мной не так. Ничего не помогало. Зато я уже тогда видел, что точно было не так.
– У нас неправильные родители, Прохвост. Я видел родителей моих друзей. Они совсем не такие, как наши.
Прохвосту было этого не понять. Он был слишком мал.
Родители часто поручали мне приглядеть за ним, когда уходили куда-нибудь. Но на этот раз я шел вместе с ними. Поэтому я сказал ему:
– Прохвост, мы идем говорить о тебе с психологом. Я не могу остаться с тобой, потому что они хотят спросить моего совета. Спускайся в подвал. Мы прикуем тебя к отоплению, чтобы с тобой ничего не случилось, пока нас нет.
– Джон Элдер! Не смей пугать Криса. Мы позовем няню.
Мы оставили Прохвоста и отправились к врачу, чей кабинет находился на верхнем этаже одного из тех старых зданий, что стоят на главной улице Нортгемптона. Мы поднялись на древнем лифте, напоминавшем большую клетку, на третий этаж, и вышли в просторную приемную с обшарпанной мебелью, столом наподобие учительского возле стены и девушкой, которая впоследствии оказалась дочерью врача.
Сам кабинет располагался за потертой деревянной дверью с матовым стеклом, на котором трафаретными буквами было выведено имя – прямо как на двери частного детектива в кино. Внутри было жарко и душно. Шипело паровое отопление, и в воздухе стоял запах сырости. Окна выглядели так, словно их никогда не открывали. В кабинете пахло старыми коврами и усталыми людьми.
Доктор вышел поприветствовать нас. Или это мы зашли к нему.
– Добрый день! Я доктор Финч, – прогремел он.
Он был стар, одутловат, с белыми седыми волосами и неопределенным иностранным акцентом. Родители уже были с ним знакомы, и отец говорил об этом деду.
– Остерегайтесь этого доктора Финча, – предупредил дед по телефону, когда я сказал, что мы идем к нему. – Я изучил его прошлое.
Зачем ему было изучать прошлое врача, для меня было загадкой.
– Я слышал, из Кингспорта в штате Теннеси его вынесли на шесте, – сказал он.
Я читал в книгах, как раньше людей выносили из города на шесте в качестве наказания.
– А в смоле и перьях не вываляли? – спросил я. Часто разъяренная толпа поступала именно так. По крайней мере, так писали.
– Не знаю. Просто посматривай за ним.
И я посматривал. Пристально.
Сначала каждый из нас поговорил с врачом по отдельности, а потом все вместе. Я не помню, о чем мы говорили в первый раз, но вскоре после этих визитов доктор Финч сделал две вещи, которые изменили мою жизнь. Он разрешил мне давать родителям какие угодно имена и сказал моему отцу, что тот не должен меня бить. В отличие от советов всех предыдущих мозгоправов, его слова возымели действие. Отец никогда меня больше не трогал. И за это я всегда буду благодарен доктору Финчу, несмотря на его весьма странное поведение позже.
– Джон выбрал новые имена для вас обоих, – сказал он, пригласив родителей в кабинет после разговора со мной. – Я посоветовал ему это в качестве средства самовыражения. Джон? – Он сделал паузу и повернулся ко мне.
– Я решил, что буду звать тебя Тряпка, – сказал я, глядя на мать.
– А тебя я буду звать Дурак, – сообщил я отцу.
– Как скажешь, Джон Элдер, – сказала мать. Чем бы дитя не тешилось.
– Мне это совсем не нравится, – сказал отец.
– Что ж, вам придется уважать выбор Джона, – ответил доктор.
Может быть, доктор Финч и не знал о синдроме Аспергера, но он был первым, кто поддержал меня в желании давать всем свои имена.
– И что бы он ни сказал, вы не можете его бить, – это он повторил специально для отца. Мать никогда меня не била. А с того дня отец не трогал тоже.
Я начал регулярно посещать доктора Финча вместе с родителями. Кроме того, они сами ходили на дополнительные сеансы. Прохвост поначалу был слишком мал, чтобы ходить с нами, а матери все еще не нравилась моя идея приковать его в подвале. Миссис Штоц, бабушка одного из моих одноклассников, соглашалась за ним присмотреть.
Со временем, когда мы ближе познакомились с доктором и его окружением, они, в каком-то смысле, приняли нас в свою семью. Я начал общаться с его дочерью Хоуп и еще одним пациентом, Нилом Букменом. Не стоит отрицать, доктор Финч был эксцентричен. Он жил в большом старом викторианском особняке недалеко от центра, и дома у него постоянно толпились друзья и пациенты. Казалось, они все его боготворили. Было в этом что-то подозрительное, но визиты к нему давали свои плоды, поэтому я перестал об этом задумываться.
Дед продолжал повторять: «Остерегайся этого Финча», и по городу о нем ходили разные слухи, но он был первым терапевтом, который мне помог, и он хорошо со мной обходился в те ранние годы. Жаль, что все обернулось так плохо несколько лет спустя.


В оригинале он называет родителей Slave и Stupid. Прозвища весьма... неласковые. Вариант перевода меня пока не слишком устраивает, может быть, придумаю что-то более точное.