"Look Me In The Eye" Глава 18, часть 1

[amhran-na-habhann]

Глава 18
Настоящая работа

В конце 70-х, несмотря на успешное сотрудничество с KISS, я едва сводил концы с концами. Я работал со знаменитыми группами и выкладывался на полную, но они нуждались во мне только на время гастролей. Как только я возвращался домой, деньги быстро заканчивались, и я снова оказывался на мели.
В Техасе, во время тура, я ужинал за счет группы в ресторане «Особняк» на улице Тертл-Крик. Я ел изысканные блюда, поданные на тонком фарфоре безукоризненно одетыми официантами. В Атланте я побывал в ресторане «Рысаки», где стены были увешаны картинами, изображавшими скаковых лошадей и жокеев. С места на место меня доставляли лимузины и частные самолеты.
Дома, в Амхерсте, у меня был «Кадиллак Эльдорадо» с откидным верхом, но не хватало денег на бензин. Я питался макаронами с сыром, купленными в дешевом магазине. Когда у меня не было денег на молоко, чтобы сделать соус по рецепту, я разводил порошковый сыр водой и смешивал с макаронами прямо так. Я подбирал нетронутые куски пиццы в забегаловке «Бруно», а на десерт таскал со столиков приправы. Вместо отеля «Плаза» с его прекрасными обоями и мраморными ванными, я жил на Федерал-стрит, 288, где стены были оклеены газетами, а ванная состояла из душевой кабинки и пластиковой раковины.
Отказывать себе во всем было не так уж сложно. Любое жилье лучше, чем шалаш под деревом – а так я и жил, когда впервые ушел из дома. Тяжелее был контраст между роскошью и безденежьем. Это все равно что вчера быть умным, а сегодня проснуться полным тупицей, но помнить свой прежний ум. Мне нужна была стабильность. Лучше получать двести долларов в неделю, но десять недель подряд, чем зарабатывать три тысячи за день и потом три месяца жить впроголодь.
– Тебе надо переехать в Лос-Анджелес! Ты мог бы работать со мной в киностудии.
– Тебе стоит поехать в Нью-Йорк. Там работы будет хоть отбавляй.
Все вокруг засыпали меня добрыми советами, куда мне стоит поехать и чем заняться. Мне регулярно напоминали, какое светлое будущее меня ждет, если я перееду в большой город. Но я вырос в глуши. Моими любимыми местами были фермы Джорджии и леса Шутсбери. Я не любил города. В них слишком много людей – людей, которые нагоняли на меня нервозность, людей, с которыми у меня не было ничего общего. Я понимал животных, я понимал землю. В лесу мне было хорошо и спокойно. В городе или среди толпы – никогда.
Был и еще один человек, о ком мне приходилось думать. Мишка училась в Массачусетском университете Амхерста, и мы только что стали жить вместе. Она не могла бросить учебу, а я не мог оставить ее.
«Да, мне страшно, но что если действительно переехать?» Я задавал себе этот вопрос по меньше мере раз в день. Но я не был уверен, что кто-то захочет взять меня на работу. Ничто в моей жизни не длилось долго. Я бросил школу. Моя семья распалась. Мысль о том, чтобы начать новую жизнь за две тысячи миль отсюда, слишком пугала.
Кроме того, я боялся оставить родителей без присмотра. При всей моей к ним неприязни, я не хотел уехать, а потом узнать, что они заползли каждый в свою нору и умерли. И еще оставался мой брат. Пока он жил с доктором Финчем, я чувствовал, что должен держаться поблизости и быть начеку. Лишь много лет спустя я узнал, через что именно ему пришлось пройти, но и сейчас инстинкт подсказывал мне не бросать его.
Отец звонил мне каждую неделю.
– Сынок, мне так жаль, что я был для тебя обузой. Больше тебе не придется обо мне беспокоиться.
Речь его была невнятной, но это не имело значения – он всегда говорил одно и тоже. Он звонил мне пьяный, валяясь на полу своей квартиры, потом и трубку ронял на пол. Приходилось ехать к нему и проверять – умер он или просто отрубился? Повсюду были винные бутылки, сигареты и мусор. С ним приходилось возиться, как с ребенком.
– А ну вставай, или я вызову полицию. Поднимайся! Живо!
– Прости, Джон Элдер, мне так тяжело...
Он был пьян в стельку, руки и ноги его не слушались, но с пола он все-таки поднимался. Пять лет назад он меня избивал, а теперь превратился в пускающего слюни младенца. Похоже, он достиг дна. У него не было денег. Он потерял дом. Потерял семью. У него оставалась машина стоимостью пятьдесят долларов и работа охранником в Хэмпширском колледже, чтобы хоть как-то оплачивать счета.
Навещать мать было еще тяжелее. Она переехала в городскую квартиру и продолжала крутить романы с женщинами. Ее подруга годилась мне в тетушки. Все это казалось противоестественным. А другие женщины, что я у нее встречал, больше походили на жриц какого-то культа, чем на ее любовниц.
Иногда случались и более странные ситуации.
– Это моя дочь Анна. Она твоя новая сестра, – однажды сообщила мать.
Неужели она и вправду думала, что какая-то девица, которую она приютила, станет от этого моей сестрой? Она тронулась умом. Снова. Как только мать в очередной раз оказалась в больнице, «сестренка» выкинула ее вещи на задний двор и заняла квартиру.
Я слишком стыдился своих родителей, чтобы кому-то – даже другу – рассказывать правду о них. «Они преподают в университете», – говорил я. – «Отец занимается философией.» С моих слов, они выходили приличными интеллигентными профессорами, а не помешанными и опустившимися до животного состояния людьми, которых впору держать под замком.
По крайней мере, у меня была Мишка. Она знала о моих родителях всю правду.
Я знал парней, чьи родители отправляли их в престижные колледжи – в Дартмут или Макгилл. У них была учеба и был дом, куда они могли вернуться. У меня – ничего. Я приезжал на мотоцикле в Сандерленд, крошечный городок рядом с Амхерстом, в трехкомнатную квартиру, которую делил с Мишкой и двумя ее соседками. Мне не на кого было рассчитывать, и мне срочно нужна была работа.
Я решил предпринять что-то по этому поводу. Мы с Джимом Боутоном занялись установкой звуковой и световой аппаратуры в местных ночных клубах. Мы начали с Амхерста и окрестностей, а потом двинулись на юг, к Спрингфилду. Затем отправились дальше, в Бостон и Хартфорд. Платили за такую работу немного, или же мы не догадывались потребовать больше, но стабильный заработок у нас имелся.
Идти на дискотеку ночью или приходить туда днем, чтобы установить оборудование – совершенно разные вещи. В полдень там абсолютно тихо и нет дневного света, потому что окна и двери закрашены черной краской, чтобы люди не заглядывали с улицы. Рабочие люминесцентные лампы, которые никогда не горят вечером, окрашивают все в однообразно серые тона. В помещениях стоит запах сигаретного дыма и пролитого алкоголя. Кроме туалетов – там все забивает вонь мочи и рвоты. Любая поверхность покрыта пленкой из смеси дыма, пота и жира. Проведите по стене белым полотенцем, и оно приобретет цвет крепкого чая.
В таких местах мы с Джимом и работали. Мы целыми днями устанавливали цветные неоновые лампы на потолке и динамики в пыльных углах, десятилетиями не видевших света. Подключали «вертушки» и микшерные пульты в новых диджейских будках, только что установленных напротив танцпола.
«На жизнь хватает», – говорил я себе. – «И все-таки это связано с музыкой.» Мы с Боутоном стали возвращаться по ночам, чтобы полюбоваться на результаты своих трудов. Мишка с нами в такие места почти не ходила. Мы ехали в один клуб, проводили там около получаса и направлялись в следующий. «VIP», «Викинг», «Инфинити», «Тысяча и одна ночь», «Марк Антоний». Нас знали все охранники и пропускали бесплатно. Если нам везло, бармены тоже попадались знакомые и наливали за счет заведения. Не то чтобы я вообще много пил.
Я смотрел на девушек в платьях, девушек в юбках, девушек едва прикрытых одеждой. Они приходили компаниями и поодиночке. Иногда уходили так же, как и пришли. Иногда им везло, и они уходили с парнями. По крайней мере, я полагал, что им повезло.
Я никогда не уходил из клуба с девушками, но часто жалел, что не так уверен в себе. Я жалел, что не мог подойти к незнакомому человеку и завязать разговор. Не знаю, что бы я стал говорить или делать, но мне хотелось обладать этой смелостью и легко заводить знакомства. Я наблюдал, как люди болтают возле бара. Как они танцуют на площадке. Лучи моих стробоскопов выхватывали их силуэты, и они застывали, как на фотографии. На их телах мерцали красные отсветы установленных мною лазеров и яркие блики зеркального шара. Диск-жокеи всегда запускали зеркальный шар на медленных танцах.
Я знал все, что угодно о том, как подсветить танцпол и посетителей, но сами люди оставались для меня загадкой. Я не мог их понять.
Сам я выходил на танцпол лишь в том случае, если что-то чинил или устанавливал. Я не умел танцевать. Я был неуклюж и не сомневался, что буду выглядеть невероятно глупо. А к тому времени я научился не ставить себя в ситуации, где надо мной бы смеялись. В любом случае, я был слишком стеснителен, чтобы пригласить кого-то на танец, и слишком не уверен в себе, чтобы принять приглашение. Я смотрел, как люди нюхали кокаин и глотали таблетки за столиками прямо напротив диджейского пульта. Иногда кто-то кололся на ступеньках черного хода.
Героин меня пугал. Я читал, что он вызывает зависимость с первых же доз, и видел, как жили наркоманы. Они ночевали на помойках и валялись без сознания в подъездах. «Я ни за что до такого не докачусь», – решил я. Это еще хуже, чем пьянство моего отца.
Я смотрел на все это с той же отстраненностью, которой научился с пяти лет, когда дети не хотели брать меня в свои игры. Теперь никто надо мной не насмехался, но я по-прежнему не мог вписаться в компанию. Мне хотелось заводить знакомства, но я не желал заниматься тем, что делали эти люди. Поэтому я наблюдал. И работал. И оставался здесь, убежденный, что лучше быть нищим в Амхерсте, чем в Нью-Йорке.
Проблема была в том, что мне хотелось создавать все более сложные спецэффекты. Я начинал использовать в своих разработках микропроцессоры, но не мог позволить себе оборудование, чтобы собирать и тестировать микросхемы у себя дома. Мне нужна была лаборатория, но я не хотел возвращаться в университет, потому что они бы втянули меня в какую-нибудь учебную программу, а учебы мне уже хватило сполна. Мне требовались ресурсы какой-нибудь корпорации.