От себя: Думаю, название "Born on a Blue Day" лучше будет перевести не "Рожденный в голубой день", а "Рожденный в синий день". В самом начале Дэниел говорит, что родился в среду, и она для него имеет такой же цвет, как цифра девять или звук рассерженных голосов. Но из последующих глав становится ясно, что девятки и рассерженные голоса для него темные, а не светлые. Так что "синий" будет точнее.
(Или даже "Родившийся в синий день" - надо подумать над ритмом.)
------------------------
Глава 4
Школьные дниШкольная пора началась для меня в сентябре 1984 года, как раз когда мой брат Ли пошел в детский сад. На занятия меня отводил отец, что стоило ему немало терпения – я шел очень медленно и то и дело останавливался, подбирая мелкие камушки пальцами ног. Моя учительница, миссис Лимон, была высокой худощавой дамой с коротко стриженными темными волосами. Мне нравилась ее фамилия – всякий раз, как я ее слышал, я тут же представлял себе форму и цвет лимона. «Лимон» было одним из первых слов, которые я научился писать.
читать дальшеСразу за школьными воротами находился гардероб, где дети оставляли верхнюю одежду. Мне не нравилось туда заходить, потому что там было всего одно маленькое окошко под потолком и всегда стоял полумрак. Я так боялся, что потеряю свое пальто среди других или по ошибке возьму похожее, что взял в привычку считать крючки, чтобы понять, какой из них мой. Если я приходил и оказывалось, что мой крючок уже занят, меня охватывала паника и растерянность. Помню, как однажды я вошел в класс прямо в пальто, потому что на моем крючке уже висело чужое – хотя вокруг было много свободных вешалок.
Класс, где мы занимались, был комнатой прямоугольной формы с дверью с правой стороны. Внутри стояли ряды шкафчиков, куда дети убирали свои карандаши и бумагу – на каждом шкафчике значилось полное имя ученика. Кроме того, каждому из нас была выдана пластиковая папка, в левом верхнем углу которой также была наклеена полоска с именем. Папка застегивалась сверху на цветную молнию, туда мы клали свои книги для чтения и тетради. Своей папкой я пользовался с величайшей аккуратностью и всегда складывал книги на место.
Моя парта стояла в заднем ряду возле окна, обклеенного цветной бумагой и детскими рисунками. Со своего места я мог видеть остальных детей, не встречаясь с ними взглядом. Я не помню ни имен, ни лиц тех, с кем учился в младших классах – они всегда были для меня скорее объектами, между которыми приходилось лавировать и мириться с их присутствием, чем людьми, с которыми можно было общаться и играть.
Когда я стоял или ходил по классу, я часто держал руки на уровне груди, прижав их к себе. Иногда я сжимал пальцы в кулак, а затем разгибал их по одному и просто стоял на месте, указывая одним или несколькими пальцами в потолок. Однажды я отогнул средний палец, и ко мне подошел мальчик, который сказал, что я ругаюсь. «Как можно ругаться пальцем?» – спросил я. Вместо ответа он громко позвал учительницу, и та отчитала меня за грубое поведение.
При этом мне очень нравились школьные утренние линейки. Прежде всего, они были предсказуемыми и начинались каждое утро в одно и то же время. Учительница выводила нас из класса, просила построиться в алфавитном порядке и вела нас в актовый зал. В зале ровными рядами сидели дети из других классов. Мы проходили мимо них и садились позади. Ощущение порядка и четкой последовательности успокаивало меня. Бывало, я садился прямо на пол и закрывал глаза, слегка покачиваясь и тихо напевая под нос – я часто так делал, когда мне было хорошо и спокойно.
Самая лучшая часть линейки начиналась, когда все пели гимны: я особенно любил “He’s Got the Whole World in His Hands” и “Oats, Peas, Beans and Barley Grow”. Я закрывал глаза и внимательно слушал, как дети поют вместе, и ноты сливаются в ровный и плавный ритм. Музыка всегда наполняла меня покоем и радостью. Линейка была моей любимой частью школьного дня.
Когда пришло мое первое школьное Рождество, настало время рождественской пьесы. Мне поручили роль одного из пастухов. Я холодел от мысли, что придется стоять на сцене перед целой школой – всеми детьми, учителями и родителями. Я был напуган настолько, что отказывался примерять костюм пастуха или обсуждать свою роль с учительницей. В конце концов, маме удалось подкупить меня конфетами, и я согласился участвовать. Я простоял на сцене, все время глядя в пол, но это не помешало моим родителям сказать потом, как они мной гордятся. После пьесы я не захотел расставаться с костюмом, и родители убедили учительницу одолжить нам его на рождественские каникулы. В ту ночь и все последующие ночи, до самого Нового года, я спал в плаще и шапке пастуха.
Занятия в классе давались мне непросто – мне было тяжело сосредоточиться, когда другие дети болтали между собой или кто-то ходил по коридору снаружи. Мне очень трудно фильтровать внешний шум, и я регулярно затыкаю уши пальцами, чтобы сфокусировать внимание. У моего брата Стивена та же проблема, поэтому он надевает беруши каждый раз, когда хочет почитать или подумать.
Когда я писал в тетради, то корпел над каждой буквой, каждым словом и каждой запятой. Если я замечал помарку или ошибку, то стирал все и начинал заново. Такой перфекционизм порой приводил к тому, что я работал с черепашьей скоростью, и к концу урока был совершенно без сил, а результат оставался мизерным. При этом я никогда не беспокоился, что учительница сочтет меня ленивым или неспособным, и меня не волновало, что думают другие дети. Понятие «учиться на ошибках» было мне незнакомо.
Письмо всегда представляло для меня проблему. Выводить некоторые буквы, например, g и k, было особенно утомительно, потому что я никак не мог запомнить, как они пишутся. Я тренировался, исписывая этими буквами целые листы, но их петельки и крючки казались слишком запутанными, и прошло еще немало времени, прежде чем я научился писать их уверенно. Я отставал еще и потому, потому не умел писать слова безотрывно. Если отдельные буквы были довольно сложны, то такие сочетания, как gh и th было просто невозможно написать слитно. Даже сегодня большинство букв в слове я пишу по отдельности.
Одной из вещей, которую каждый ученик регулярно уносил домой, была старая жестяная банка, наполненная полосками бумаги. На каждой полоске значилось по одному слову, в написании которого нужно было тренироваться. Каждую неделю мы писали самостоятельную работу по выученным словам. Я всегда получал за них хорошие оценки, потому что мог мысленно представить себе каждое слово, в зависимости от формы букв, которые его составляли. Например, слово “dog” (собака), состоит из трех кружков с палочкой вверх на первой букве и петелькой вниз на последней. На самом деле, это слово и вправду похоже на собаку, если представить, что палочка – это собачье ухо, а петелька внизу – это хвост. Точно так же, две буквы «о» в слове “look” (смотреть) напоминали мне пару глаз. Палиндромы – слова, которые одинаково читаются слева направо и справа налево – например, “mum” (мама) и “noon” (полдень) казались мне очень красивыми, и их я любил особенно.