"Born on a Blue Day", Глава 5, часть 2

[amhran-na-habhann]

(продолжение)

Мне приходилось привыкать к ощущению одиночества, которое повисало вокруг меня на игровой площадке. Кроме прогулок между деревьев я коротал время тем, что считал камни под ногами или числа на сетке для игры в «классики». Часто я полностью погружался в собственные мысли, не обращая внимания на то, что видят или думают люди вокруг. Когда меня что-то увлекало, я складывал ладони вместе и прижимал пальцы к губам. Иногда я начинал непроизвольно похлопывать одной ладонью о другую. Если я делал это дома, мама сердилась и просила меня прекратить. Но я совершал эти действия неосознанно и чаще всего даже не замечал их, пока кто-то не говорил мне об этом.

То же касалось и разговоров с самим собой. Чаще всего я просто не сознавал, что рассуждаю вслух. Мне бывает очень сложно о чем-то думать, не проговаривая при этом свои мысли. Когда я что-то обдумываю, это вызывает сильное напряжение, в том числе и физическое; я чувствую, как напрягается мое тело. Я и сейчас все время двигаю руками и непроизвольно тереблю губы, когда думаю. Когда я говорю сам с собой, это помогает мне успокоиться или сосредоточиться.

Иногда ребята на площадке подходили ко мне и начинали обзываться или передразнивать мои движения. Мне не нравилось, когда они подходили так близко, что я кожей ощущал их дыхание. Я садился прямо на твердый бетон, зажимал уши руками и ждал, пока они уйдут. В неприятных ситуациях я всегда считал степени двойки: 2, 4, 8, 16, 32 … 1024, 2048, 4096, 8192 … 131072, 262144 … 1048576. Числа формировали узоры в моей голове, которые меня успокаивали. Из-за того, что я так отличался, дети не знали, что со мной делать, и им вскоре надоедало дразнить меня, потому что я не реагировал так, как им хотелось – не убегал и не плакал. Обзывания продолжались и позже, но я научился их игнорировать, и они перестали меня сильно волновать.

Люди с синдромом Аспергера хотят иметь друзей, но им это очень сложно дается. Я испытывал острое чувство изоляции, и это было очень болезненным. Чтобы компенсировать отсутствие друзей, я придумывал их сам, и они сопровождали меня на прогулках за деревьями вокруг игровой площадки. Среди них была женщина, которую я помню даже сейчас и по-прежнему ясно вижу ее лицо – умудренное возрастом, но прекрасное, по крайней мере, для меня. Она была очень высокой, больше шести футов ростом; с головы до пят ее укрывала длинная голубая накидка. Ее худое лицо было изборождено морщинами, потому что она была чрезвычайно стара – ей было больше ста лет. Ее глаза походили на бледные узкие щели, и она часто прикрывала их, когда глубоко задумывалась. Я не спрашивал, откуда она пришла, это не имело значения. Она сказала, что ее зовут Энн.

Каждую большую перемену я проводил за долгими неторопливыми разговорами с Энн. У нее был негромкий голос, всегда добрый, нежный и ободряющий. Мне было спокойно с ней. Ее жизнь сложилась непросто. Она была замужем за человеком по имени Джон, который работал кузнецом. Они были счастливы вместе, но у них не было детей. Джон давным-давно умер, и Энн была одинока. Она была рада моей компании не меньше чем я – ее. Она стала мне близким другом; что бы я ни сказал и ни сделал, она бы не ушла и не стала бы любить меня меньше. Я изливал ей все свои мысли, а она стояла и внимательно слушала, никогда не перебивая и не говоря, что я странный.

Мы часто вели философские беседы о жизни, о смерти и о чем угодно еще. Мы говорили о моей любви к божьим коровкам, о моих башнях из монет, о книгах и числах, о великанах и принцессах из моих любимых сказок. Иногда я задавал Энн вопросы, на которые она не могла ответить. Однажды я спросил ее, почему так отличаюсь от других, но она лишь покачала головой: «Я не могу этого сказать». Я испугался, что ответ настолько ужасен, что она не хочет меня огорчать, и не стал спрашивать снова. Но она сказала, чтобы я не беспокоился о других детях, и что у меня все будет хорошо. Она часто поддерживала меня, и это всегда помогало. После разговора с ней я всегда ощущал себя умиротворенно и радостно.

Однажды она появилась, когда я как обычно прогуливался за деревьями, на ходу постукивая каблуками по толстой шершавой коре. Она стояла совсем неподвижно, не так, как раньше. Она попросила меня взглянуть на нее, потому что хотела сказать что-то важное. Мне было трудно смотреть ей в глаза, но я поднял голову и посмотрел на нее. Ее губы были плотно сжаты, но лицо казалось мягче и светлее, чем раньше. Она молчала несколько минут, а потом заговорила, медленно и едва слышно. Она сказала мне, что уходит и не сможет вернуться. Я очень расстроился и спросил: «Почему?» Она ответила, что умирает и пришла проститься. После этого она исчезла и больше не появлялась. Я плакал и плакал, пока на слезы больше не осталось сил, и горевал о ней еще много дней. Она была очень дорога мне, и я знаю, что никогда ее не забуду.

Оглядываясь назад, я понимаю, что Энн была воплощением моего чувства одиночества и неуверенности. Она была порождением той части меня, что стремилась разобраться в моих проблемах и освободиться от них. Отпустив ее, я тем самым принял трудное решение постараться найти собственный путь в большой мир и научиться в нем жить.