Глава 6
Кошмарные годыКо времени переезда в Шутсбери над нашей семьей нависли черные тучи. Были и светлые пятна – прогулки в лесу и мой «Порше» – но с родителями все катилось под откос. Совсем невыносимой жизнь стала, когда мы переехали в «Апрельский дом» – дурацкое имя, которое брат и мать дали нашему новому дому, потому что мы поселились там в апреле 1968 года.
Отец пил и до этого, но теперь и вовсе пустился в разнос. Пространство под кухонным столом заполнялось пустыми бутылками. Они стояли рядами вдоль стены, а когда мы отвозили их на свалку, они занимали все заднее сиденье машины. И это были не просто винные бутылки – огромные галлоновые емкости. Его любимыми марками были «С. С. Пирс» и «Галло». Запах его тоже изменился. От него постоянно несло алкоголем.
читать дальшеОтец всегда был скор на расправу, но по мере того, как его пьянство усиливалось, он делался все более злым и жестоким. Он становился опасен. Однажды, незадолго до того, как мы уехали из Хэдли, он сидел за обеденным столом и пил. Я шел мимо него, но, видимо, шел слишком шумно, потому что он схватил меня, яростно встряхнул, а затем впечатал в стену с такой силой, что пластик пошел трещинами. Я оцепенел от шока, но в комнату с криками вбежала мать:
– Джон! Не трогай Джона Элдера!
Пока я оседал на пол, не в силах пошевелиться, он выбежал из дома, вскочил в машину и умчался.
– Чтоб он разбился и сдох! – выкрикнул я.
С тех пор мне больше не хотелось жить в Хэдли. Хорошо, что мы уехали оттуда несколько месяцев спустя. Отвратительная вмятина на стене всякий раз напоминала о случившемся.
В одиннадцать лет я мог хоть как-то защитить себя. А вот то, что трехлетний Прохвост смог вырасти и повзрослеть, было чудом. Он легко мог закончить свои дни, пискнув, как мышь, и сгинуть в печи крематория или безымянной могиле. Уверен, с некоторыми нежеланными детьми так и случалось. В конце концов, если вы живете в лесной глуши, кто заметит, что вчера здесь был какой-то ребенок, а сегодня нет? А отец не особенно любил Прохвоста в те дни.
Каждый вечер отец сидел за кухонным столом, стоявшим напротив раковины и черно-белого телевизора. Волосы у него были всклокочены, запавшие глаза чернели на лице. Он сидел, развалившись на стуле, со стаканом перед собой и полупустой бутылкой на полу. В пепельнице дымилась сигарета, пачка валялась рядом. Иногда его рука соскальзывала, и окурки рассыпались по всему столу. Иногда мать тоже сидела с ним, и тогда их окурки были повсюду. В тарелках. В стаканах. Даже в еде.
С приближением ночи мать уходила. Иногда она возвращалась и начинала его подначивать, отчего он становился еще злее. Я научился быть крайне осторожным в это время. Иногда он окликал меня.
– Джон Элдер, иди ко мне, сынок.
И тянул ко мне руки.
Если я подходил ближе, он пытался схватить меня. Это было плохо. Он бормотал «Я люблю тебя, сын», а потом, царапая колючим подбородком и издавая какие-то всхлипы, прижимал к себе так, что становилось больно.
Обычно через какое-то время мне удавалось выскользнуть, когда его хватка ослабевала, или он тянулся за стаканом.
– Вернись сюда, сынок, – рыдающим голосом говорил он. Но я уже мчался в свою комнату.
Бывало, мы с ним пререкались, и тогда он мог огреть меня ремнем. Если мать оказывалась рядом, иногда она пыталась защитить меня. Возможно, он переключался на нее. Я уже не помню.
Бывали ночи, когда я прятался в своей комнате, думая, что спасся от него.
А потом он появлялся в дверях.
Я зарывался лицом в подушки, но видел его силуэт, заслонявший свет из коридора. И чувствовал его запах, когда он входил. Затем я слышал, как он снимает ремень, и жалел, что на мне нет нескольких одеял.
А затем ремень со свистом опускался вниз.
Он лупил меня со всего маху. Тогда казалось, что он невероятно силен, но он был всего лишь пьяным профессором с никчемным здоровьем. Иначе он бы, наверное, убил меня.
Иногда я всхлипывал, иногда лежал тихо. В зависимости от того, как сильно он бил. Я думал о ноже, который дед подарил мне на Рождество. Золингеновская сталь. Клинок восемь дюймов. Острый. Я мог перевернуться и вогнать лезвие ему в живот. По самую рукоятку. Но я боялся. «Что если я промахнусь? Что если это не убьет его?» Я видел в кино, как раны не останавливали врагов. Они не умирали, хотя должны были. Тогда он бы действительно меня убил.
Поэтому я так и не сделал этого. Но думал. Ночь за ночью.
Через какое-то время он надевал ремень обратно, поддергивал штаны и уходил.
Днем я уходил во двор и крушил камнями игрушки своего брата. Большим камнями. Самыми большими, какие мог найти. Это все, что я мог делать.
Однажды он подозвал к себе не меня, а брата.
– Иди сюда, Крис, детка, – заплетающимся языком выговорил он.
Брат был слишком мал, чтобы заподозрить неладное. Он подошел, отец ухватил его и посадил к себе на колени.
Такая невинная картина. Несмышленый ребенок на отцовских коленях. Он просидел так несколько минут, и ничего не происходило. Я немного расслабился. Прохвост улыбался. Затем отец вынул сигарету изо рта и затушил ее. Прямо о его лоб. Брат завопил и стал вырываться. Сейчас, когда я пишу это сорок лет спустя, я даже не помню, как ему удалось убежать.
Как собаки, которых пнули ногой, с тех пор мы оба стали сторониться его. Но никому ни о чем не рассказывали. Когда над вами издеваются, бьют или травят, это унизительно, но еще хуже, если это происходит в собственном доме. Мне понадобилось много лет, чтобы собраться с духом и рассказать об этом в книге.
По каким-то необъяснимым причинам в то время я хорошо учился в школе – лучше, чем раньше, и лучше, чем буду учиться после. В конце года наш класс выиграл семь наград. Шесть из них были мои. Я привык слышать от отца, что меня ждет работа автозаправщика. Но в тот вечер он сказал: «Ты такой молодец, сын, я тобой горжусь». А потом мы пошли домой, где он вернулся к своей бутылке хереса на кухне. К девяти часам его гордости как не бывало.
Никто из учителей не знал и не догадывался, что в те годы мои родители ссорились каждый день. Это были громкие отвратительные ссоры. А затем мой отец стал просто рассыпаться на глазах. Сначала он заболел псориазом – его тело покрылось мерзкими белыми чешуйками. Я думал, что сигареты отвратительны, но это было еще хуже. Они постоянно осыпались, забивая слив ванны. Куда бы он ни пошел, за ним оставались белые следы. На полу. На коврах. На одежде. Больше всего было в его ванной и спальне. Я обходил стороной эти комнаты.
Матери приходилось стирать нашу одежду отдельно, потому что если его вещи смешивались с моими, на них оставалась эта белая труха, и я не мог их носить. Тогда приходилось стирать их еще три-четыре раза, чтобы окончательно вычистить.
Учитывая его поведение, я не испытывал к нему жалости.
А затем был артрит. И его колени – жидкость в суставах, боль, лечение золотом, лечение кортизолом и еще неизвестно чем. Ему было всего тридцать пять, а он просто разваливался на части. Никто тогда не знал, почему, по крайней мере, так говорили. Но теперь я знаю. Он был запредельно несчастен. Мои родители прошли путь от собственного тяжелого детства до неудачного брака, а я теперь был вынужден жить с последствиями этого.
@темы:
переводы,
look me in the eye,
СА
-
-
07.11.2014 в 17:10