Глава 4
Долгий путь домой
часть 1Годам к двадцати четырем я напоминала то ли молодую выпускницу университета, то ли слегка потрепанную жизнью даму, которая общается с голубями в парке. По правде говоря, я была и той, и другой. К тому времени я полностью осознала, что мне нужно всячески маскировать себя, чтобы соответствовать обстановке. Например, во время собеседования на работу не стоит разговаривать с собой. Одеваться следует определенным образом, чтобы не вызывать слишком пристальных взглядов. В некоторых кругах не стоит упоминать, что мой дом – зверинец, полный собак и кошек. Я начала смотреть на жизнь более объективно и понимать, что, хоть я и не вижу смысла в некоторых правилах, точнее, не вижу вреда в том, чтобы их нарушить, мне нужно всеми силами стараться им следовать. Временами мне попадались люди, позволявшие мне быть собой, но большей частью от меня ожидалось, что я не буду слишком выделяться. К двадцати с чем-то годам я прекрасно это понимала; проблема в том, что я по-прежнему не обладала внутренними механизмами, которые позволили бы мне подчиняться правилам так же легко, как это делают другие.
Закончив университет, я вскоре покинула относительно тихую гавань города, где училась, и переехала в Хьюстон, штат Техас – место невероятно шумное и беспокойное по любым меркам. Конкретных планов я не имела и переехала только ради того, чтобы быть рядом с будущим мужем – что никак не подготовило меня к тамошней жизни. Полагаю, новенький диплом наполнял меня обманчивой уверенностью, что если я сумела получить магистерскую степень, то справлюсь с любой задачей, которую перед собой поставлю – включая самостоятельную жизнь в незнакомом месте. Мне казалось, диплом придаст мне значительный вес в глазах работодателя, хотя толком даже не представляла, чем хочу заниматься. Я думала, что меня примут с распростертыми объятиями где угодно, не только в сфере моей специальности. Я была до крайности наивна, недальновидна и по-прежнему подвержена влиянию аспи-черт, мешавших трезво смотреть на вещи. И все же, я ощущала себя более сильной, чем когда-либо, и потому имела некие шансы на успех. Вышло так, что меня взяли на работу с первой же попытки, и хотя тогда я этого не знала, возможно, это была единственная работа (не считая писательства), которая мне действительно подходила. Спустя две недели после переезда я стала младшим преподавателем в Хьюстонском университете.
Не знаю, что мне больше нравилось в преподавании: то, что оно давало мне свободу, или то, что оно не требовало сильно менять распорядок, к которому я привыкла со студенчества. Преподавание объединяло в себе лучшие стороны учебы. Я любила и строгость расписания, и свободное время между занятиями. Мне нравилось и читать лекции, и самой получать новые знания, которые я находила с каждой перевернутой страницей учебника. Но больше всего мне нравились простые и недолгие отношения преподавателя и студента. Для меня это было лучшей формой дружбы.
Моя работа была бы практически идеальной, если бы не один существенный момент – расположение университета. К сожалению, кампус, где я работала, находился в чрезвычайно оживленной части города, и с этим кошмаром мне приходилось сражаться каждый день. Мне никак не удавалось добраться до работы, не заблудившись где-нибудь: то я оказывалась на односторонней улице, ведущей не в том направлении, то пропускала поворот, то запутывалась на развязке дорог. Что еще хуже, в моем автомобиле не было ни автоматической коробки передач, ни кондиционера. Другими словами, это был транспорт, очень мало пригодный для жаркого и влажного климата Хьюстона. От воздействия всех этих элементов моя сенсорика сходила с ума. Я приезжала в университет взмокшая от пота, нервы были на взводе, голова кружилась. К счастью, мой интерес к обучению студентов и атмосфера университета обычно приводили меня в чувство, так что когда ощущения приходили в норму, я искренне любила свою работу. До того дня, как все переменилось.
Чтобы избежать постоянных сенсорных перегрузок от хаоса и шума дорожных пробок, душной погоды и боязни опоздать на работу, я решила выезжать в университет на рассвете. Смена распорядка решила проблему с той аспи-чертой, которая парализовала все мои действия. Однако, я тут же угодила в другую ловушку. Проблемы взаимодействия с людьми. Фирменная особенность СА.
Мне нравилось приходить на работу в 6:30 утра. Я любила тишину университета, длинные прямые коридоры, по обеим сторонам которых располагались квадратные аудитории с ровными рядами парт и стульев. Мне нравился порядок, царивший в здании, когда студенты не наполняли его звуками шагов, шумом болтовни и разноцветным мельтешением одежды. Я любила покой. Я любила уединение. В притихшем университете я отдыхала от дороги и позволяла ушам насладиться тишиной. Я приходила в себя. Я ощущала уверенность и контроль над обстановкой; я знала, что взбудораженная сенсорика скоро успокоится под действием тишины. Я не догадывалась, что здесь меня могут подстерегать совсем другие опасности.
Однажды утром я, как обычно, вошла в аудиторию. В руке у меня был стаканчик с кофе, подмышкой – статья, которую я писала в свободное время, за плечами – объемистый рюкзак. Имея при себе все необходимое, я чувствовала себя спокойно и уравновешенно. Обычно такой – спокойной и уравновешенной – я и встречала студентов. Но в тот день у меня оказался посетитель. Я сидела за столом и перечитывала свою статью, когда в аудиторию вошел незнакомый мужчина. Мысленно я отметила, что еще очень рано, но почти не задумалась о том, что он делает в университете задолго до начала занятий. В конце концов, я тоже пришла сюда раньше всех. Я обратила внимание, что он старше большинства студентов и одет иначе, чем молодежь. На нем не было ни джинсов, ни каких-то модных вещей. Он был одет в изношенные бурого цвета штаны и такую же потрепанную фланелевую рубашку. У него было землистое обветренное лицо. И все же, поначалу меня его появление скорее раздражало, чем тревожило. Я до сих пор помню голос, каким он заговорил со мной. Он говорил монотонно и медленно, делая паузы в такт шагам и постепенно приближаясь ко мне. Я по-прежнему не испугалась. Меня скорее занимала мысль о его неуместности в тихом помещении, чем о том, что мне может что-то угрожать. Он сказал, что сидел в тюрьме, и его только что выпустили. В голове прозвенел крошечный звоночек, но я его почти не услышала. Я была слишком озадачена обшарпанным видом пришельца, чтобы задуматься о его мотивах.
Синдром Аспергера мешал мне осознать, что этот человек здесь в лучшем случае нежелателен, а в худшем – просто опасен. Ирония в том, что именно СА дал мне понять, что опасность реальна. Крошечный звоночек взвыл сиреной, когда он подошел ко мне на расстояние вытянутой руки. Я очень не люблю, когда кто-то нарушает мое личное пространство, но в тот момент я просто шарахнулась в сторону – не столько от страха, сколько от отвращения. Наверное, я бы действительно испугалась, если бы от него не пахло настолько ужасно. Думаю, логика с самого начала мне говорила, что это не студент и не дружелюбный посетитель. Я знала, что это не тот человек, рядом с которым стоит находиться. Но до тех пор, пока он и его запах не вторглись в мое пространство, я не очень прислушивалась к логике.
В то же мгновение я попятилась, чтобы отстраниться от всего, что в его действиях и облике вызывало у меня тошноту. Но он продолжал надвигаться на меня, шаг за шагом, очень медленно – как будто кинопленка останавливалась на каждом кадре. Мне не приходило в голову закричать. Броситься бежать я тоже не догадалась, хотя все время продолжала пятиться. Не думаю, что моя слабая реакция была вызвана шоком. Я прекрасно осознавала, что нахожусь в аудитории, а снаружи тихо, темно и никого нет. Не помню, чтобы я ощущала страх – как ощущаю его, когда мои дети норовят выбежать на проезжую часть, или когда вижу, как кому-то едва удалось избежать ужасной аварии. Думаю, в тот день я просто не могла отделить здравые эмоции от сенсорной перегрузки, все было слишком запутано.
К счастью, каким-то чудом, на пороге аудитории возник студент, который обычно рано не появлялся. Он решительно подошел и вклинился между мной и этим человеком. Меня его близость не смутила, зато, похоже, напугала пришельца. Он в ту же секунду бросился к двери и исчез. Помню, как студент спрашивал, все ли со мной в порядке и не нужна ли мне помощь. Какое-то время я оставалась очень спокойной, меня почти удивляли его вопросы, а потом я вспомнила запах того человека и то, как он вторгся в мое пространство. Тогда я поняла, что мне действительно следовало испугаться. Я знала, что совершила чудовищную ошибку в оценке ситуации. И я знала, что мне чрезвычайно повезло.
Я усвоила этот опыт, как студенты усваивают знания, чтобы сдать экзамен. Я получила урок о человеческом поведении – урок, который не могла знать от природы. С тех пор я никогда не допускаю, чтобы меня кто-то застал врасплох. Я по-прежнему часто хожу куда-нибудь одна, но всегда запоминаю кратчайший путь к выходу, и всегда напоминаю себе, что если кто-нибудь подойдет слишком близко, мне следует кричать, и что на свете есть люди с дурными намерениями. Иногда уроки даются непросто и дорогой ценой. За то, чтобы понять людей, мне часто приходится платить больше, чем я готова отдать.
часть 2То, что случилось в университете, показало мне, как мало я понимаю в человеческом поведении. Я прекрасно осознавала, что подверглась реальной угрозе из-за своей неспособности оценить чужие мотивы. Но я по-прежнему не могла определить, что делает одного человека надежным, другого забавным, с кем можно общаться, а кого нужно избегать. Я видела, что в отношениях есть некие правила, некие параметры, которые позволяют эти отношения создавать и поддерживать, но что это за правила и параметры, по-прежнему не понимала. И, честно говоря, не вполне понимаю до сих пор.
Уволившись из университета, я стала работать учителем младших классов. Я наслаждалась каждой секундой, проведенной с детьми, и обожала их учить, но со взрослыми мне было сложно. В классе я с легкостью пускала в ход свои сценические таланты. Я улыбалась, отпускала остроумные реплики и рассказывала увлекательные истории. А когда мой запас слов иссякал, я делала вид, что ухожу со сцены. Со взрослыми я изо всех сил старалась быть хорошей коллегой, но у меня ничего не выходило. И по-прежнему не выходит. Например, я никак не могу определить, сколько времени должно пройти после знакомства, чтобы можно было подарить человеку подарок. Что, если в тот же день, как мы познакомились, я увижу что-то, что может понравиться моему новому другу? Следует купить подарок и выждать, скажем, шесть недель, а потом подарить? Или вручить сразу в тот же день? Или я вообще неверно понимаю идею обмена подарками. Рекламные ролики призывают дарить подарки друзьям, но стоит ли к этому прислушиваться? Или, например – обязана ли я говорить с кем-то по телефону, если разговор скучен и отнимает у меня время? Если в разговоре возникает пауза, должна ли я повесить трубку, или рассказать какой-нибудь анекдот, или просто сидеть и ждать продолжения? Что, если мне в целом нравится человек, но я не выношу какую-то его манеру или привычку? Сказать ему об этом сразу или подождать? Если ждать, то как долго? А если не говорить, то что мне делать, чтобы эта привычка меня не раздражала? В каждом случае поток вопросов бесконечен. Вот почему человеческие отношения обычно оказываются выше моих сил. Они меня изматывают. Они создают хаос в голове. Они заставляют постоянно думать о том, что я сказала, что ответил собеседник, как все это соотносится между собой, что он скажет дальше, что я скажу в ответ, должна ли я что-то сделать для него или, наоборот, это он что-то должен, и почему эти правила меняются в зависимости от того, каким окажется этот человек… Все это вызывает у меня невероятный стресс и тревогу.
Если бы все время и силы я могла уделять только ученикам, я бы, наверное, до сих пор преподавала. Но, конечно, все было иначе. Мне приходилось иметь дело с начальством, родителями и другими учителями, хотя это вызывало у меня большой дискомфорт. Мне никогда не хотелось обсуждать свои профессиональные навыки с начальством, общаться с коллегами в свободное время или говорить с родителями о чем-то кроме учебы их детей. Я заставляла себя ходить на совещания и ненавидела саму мысль, что во мне хотят видеть командного игрока. Я вступила в преподавательский хор только потому что знала, что от меня этого ждут. Я заставляла себя улыбаться, когда родители задерживали меня после занятий, рассказывая о своих планах или о том, как прошел их день. К счастью, когда было нужно, я умела делать вид, что мне интересны все эти разговоры и люди вокруг. Достаточно было «фрагментировать» себя. Одна часть меня кивала, вставляла реплики и рассуждала. Другая часть слышала лишь мои собственные мысли, ощущала мое раздражение от ситуации и острое желание сбежать. Ни одна из частей не воспринимала диалог полностью, но обе хорошо улавливали начало предложений или отдельных слов и отбрасывали остальное.
Дело даже не в том, что меня раздражали или утомляли люди и их слова и действия – эффект был гораздо более всеобъемлющим. Люди, особенно те, кого я раньше не видела или о ком вообще не думала, пока они не оказывались передо мной, расшатывали мое внутреннее равновесие. Они выпускали на волю слишком много мыслей, слишком много образов, слишком много вопросов. Мой разум плавился в этом шуме, свете, голосах, ассиметричных линиях, запахах и фигурах, пока я отчаянно пыталась найти смысл в каждом слове, произнесенном каждым человеком. Если мне не удавалось найти отговорку, чтобы не пойти на совещание (поверьте, отговорок у меня было много), я успокаивалась с помощью какого-нибудь из своих любимых ритуалов. Иногда я считала до десяти снова и снова. Иногда я мысленно печатала предложения, делая это в определенной последовательности – например, первые две буквы левой рукой, потом две буквы правой, потом снова левой, потом снова правой и так далее. Иногда я выстукивала зубами ритм, звучащий в голове.
Полагаю, у всех имеются самые разные способы, чтобы скрыть раздражение и изобразить интерес, так что в этом я, вероятно, не так уж отличаюсь от нормы. Разница проявляется тогда, когда ритуал необходимо прекратить. Из разговоров с другими я выяснила, что они могут прервать свой ритуал, когда захотят. Я же не могу остановиться, пока не выполню симметричную последовательность или не закончится ритм. Я никогда не могла и сейчас не могу отвлечься от ритуала, пока не завершу его. Я стараюсь не прибегать к «фрагментации», особенно если знаю, что от меня потребуется большой вклад в разговор. Я знаю, как важно участвовать в общем деле и взаимодействовать с людьми. Большей частью, мне это удается, особенно в каких-нибудь коротких проектах. Но в то время, когда я занималась преподаванием, мне приходилось бороться с собой. Я старалась удерживать взгляд на одном месте, сосредотачиваясь только на лицах людей, но не на их жестах. Жесты представляли собой отдельный диалог и запутывали разговор еще больше. Я делала пометки, надеясь, что если запишу все сказанное, то потом смогу сложить все это воедино. Или я полностью перетягивала разговор на себя, высказывая свои мысли и идеи, словно меня сюда позвали как эксперта. Но когда ничто другое не помогало, я использовала трюк, который представлял собой не что иное, как сложную форму эхолалии. Подобно профессиональному имитатору, я подхватывала чужую личность так же легко, как другие подхватывают простуду. Я разглядывала компанию, в которой находилась, а потом сознательно выбирала человека, который больше всего меня привлекал. Я пристально за ним наблюдала, отмечая его черты, а потом, словно по щелчку рубильника, «включала» эту личность в себе. Я меняла свои манеры, голос и мысли так, чтобы они соответствовали человеку, которого я копировала. Конечно, я осознавала, что делаю, и в какой-то мере стыдилась этого, но так я могла остаться вовлеченной в общение, и иногда остальное было не важно. Мне проще было изображать кого-то еще, чем искать свои способы сохранить концентрацию.
С привычками трудно расстаться, и временами я и сейчас кого-то копирую, хотя теперь работаю на дому и редко ощущаю потребность вписываться в коллектив. Интересно, что, похоже, никто не замечает, как я это делаю – даже те, кого я копирую. Хотя от тех, кто хорошо меня знает, трудно что-то скрыть. Некоторые особенно наблюдательные друзья время от времени ловят меня на том, что я скрываюсь за чьей-то маской, но никто не замечает это так быстро, как моя дочь, у которой тоже СА. Она замечает момент, когда я меняю свой голос или движения, подражая кому-то, и это ее невероятно злит. Она тут же требует, чтобы я прекратила это делать, перестала так ходить и притворяться кем-то другим. Она еще сама не понимает важности своих слов, но ее наблюдения всегда безошибочны. Забавно, что она, еще одна аспи, часто раскрывает мое притворство даже раньше, чем его замечаю я сама.
Я пришла к выводу, что, хотя мне пора избавляться от этой привычки, притворяться кем-то другим просто легче. Это все равно что включить автопилот и свободно парить, не заботясь о том, вписываюсь ли я в окружение. Вероятно, вписываюсь, раз становлюсь кем-то еще. И пока кто-нибудь меня не раскроет, я нахожусь в свободном полете. Но я решила, что это нужно прекратить. С помощью своей дочери и ближайших друзей, думаю, у меня это получится – прежде всего, потому что рядом с людьми, которых я понимаю, которым доверяю безоговорочно, мне никогда не приходится пользоваться автопилотом.
часть 3 (конец главы)Люди, которые доказали, что останутся со мной, что бы я ни сказала, сделала или подумала, вряд ли догадываются, как дорог их подарок. Они подарили мне настоящую свободу, которая позволяет мне экспериментировать c собой, по мере того как я совершенствую и оттачиваю свои действия и инстинкты. Друзья, которые не морщат носы от того, что я нарушаю социальные правила. Люди, которые мгновенно прощают, если я вдруг задену их словом или поступком. Коллеги, которые приходят на выручку раньше, чем я сама попрошу их о помощи. Я знаю, что такие отношения важны любому, но для человека с СА они важны вдвойне. Они наши барометры и наши зеркала. Они помогают нам оценивать наши поступки и помогают нам понять, кто мы есть.
Две мои ближайшие подруги – Морин, которая знает меня целую вечность, и Марго, с которой мы встретились, когда самые острые проявления моего СА пошли на спад – помогают мне понять, что приемлемо, а что нет. Они не просто всегда готовы дать совет о том, как поступить или как к чему-то отнестись; что важнее, они настолько преданны, что с ними я рада ощущать себя такой, как есть. В их глазах, во мне нет ничего странного. Каждая из них реагирует на мои особенности улыбкой и беззаботным жестом, словно говоря: «Все в порядке. Не вешай нос. Ты с этим справишься». Они мои советчики и помощники. Они поднимают мою уверенность и самооценку. Они сдерживают меня, когда я выхожу за рамки, оберегают меня от явных промахов и радуются, когда я раскрываю в себе новые достоинства. Но, что важнее и дороже всего, они, возможно, сами того не зная, защищают меня от тех, кто не проявляет подобного великодушия.
Они моментально вступаются за меня, пусть даже одним словом или взглядом, если кто-то начинает осуждать то, что я сказала или сделала. При этом они не опекают меня и не относятся снисходительно. Они подчеркивают те мои качества, что усилены синдромом Аспергера – мою прямоту, решительность, творческий талант, настойчивость и верность. Дело в том, что они прежде всего видят во мне человека, обладающего многими достоинствами, и лишь потом – кого-то, кто немного отличается от других. И это помогает мне так же относиться к самой себе. Я не могу объяснить, как это происходит, но их вера в меня помогает мне самой в себя поверить – поверить в свои силы и унять свои тревоги. Может быть, я просто кажусь себе более способной. Может быть, я действительно научилась демонстрировать свои лучшие качества вовне. Как бы то ни было, поддержка Морин и Марго так важна для моей самооценки, что когда мои невидимые отличия дают о себе знать, меня тут же успокаивает и обнадеживает тот факт, что друзья будут рядом, что бы ни случилось.
Иногда, находясь в компании близких друзей, я думаю, что было бы здорово иметь еще больше друзей, и на мгновение кажется, что мои старые страхи и тревоги остались позади. Иногда я даже пытаюсь устроить какое-нибудь дружеское мероприятие. Я созываю гостей на обед, или появляюсь на какой-нибудь встрече, или просто приглашаю кого-нибудь пройтись по магазинам. Но если собеседник не столь же открыт и прямолинеен, как я, в итоге я снова надеваю маску, пересказывая старые реплики и старые шутки, а желудок сворачивается в узел, и я вспоминаю, как все это сложно для меня. Меня беспокоит эта моя неспособность – не только потому что она влияет на мою жизнь, а потому что она может затронуть моих детей или тех, с кем я общаюсь. Я не хочу, чтобы мои дети росли, думая, что должны быть такими же одиночками, как я. Не хочу, чтобы детям было стыдно из-за того, что их мама предпочтет остаться дома, чем встретится с другими родителями в кафе или на вечеринке. И я не хочу, чтобы новые знакомые обижались, что я отказываюсь от их приглашений или сама никуда их не зову. Многие люди не понимают, что для общения с большинством друзей мне достаточно нескольких минут, и я пойду довольная и счастливая от мысли, что провела время с другом. Я вовсе не пытаюсь быть скрытной или нелюдимой. Я просто очень быстро насыщаюсь.
Мне нравится такая дружба – когда можно просто пообщаться пару минут в день или сходить вместе пообедать. Но, думаю, важно понимать, что есть люди с СА, которые, возможно, никогда не смогут сформировать тесные дружеские отношения, даже если научатся быть менее эгоцентричными, считывать невербальные сигналы, корректно выражать свои желания и соблюдать тонкости дружеского этикета (например, хранить секреты и уважать личное пространство). Я просто хочу сказать, что по-настоящему близкая дружба – большая редкость для кого бы то ни было. Думаю, если бы я консультировала человека с СА, я была бы предельно честной и объективной на этот счет. Я бы постаралась объяснить, что иногда, что бы мы ни делали, и какими чудесными людьми мы бы ни были, есть вещи, которые мешают дружбе. Я бы подробно описала разные ситуации: бывает, что люди уезжают жить в другой город, они поглощены работой, ведут другой образ жизни, имеют другие интересы и пристрастия, у них могут быть собственные трудности и обязанности. Я бы постаралась объяснить, что иногда время, место и обстоятельства работают против дружбы. Если те, кто обучает аспи социальным навыкам, не будут абсолютно честны, я боюсь, что буквальность мышления заставит человека с СА думать, что в дружбе есть волшебная формула: «быть добрым + делиться игрушками + хранить секреты = друзья и приглашения на вечеринки». Но как быть, когда эта формула не работает?
Я бы постаралась объяснить, что для счастливой жизни необязательно иметь много друзей. Кроме того, дружба бывает очень разной: она может быть короткой и мимолетной, а может – крепкой и долгой. Думаю, я бы постаралась помочь таким людям найти места, где с большей вероятностью можно встретить единомышленников – тех, кто разделяет те же интересы, идеи, моральные ценности, убеждения и образ жизни в целом. Я бы посоветовала им вступить в клуб, связанный с их особым интересом. Я бы посоветовала им пообщаться с людьми, которых они встречают по соседству, на работе, в школе или там, где они часто бывают. Возможно, я бы предложила им завести домашнего питомца – не только в качестве терапии, но и потому что животные часто помогают людям проявить свои лучшие качества и могут сблизить незнакомцев. Я считаю, что если у нас будет хорошее и честное обучение социальным навыкам, с последующими консультациями, которые помогут найти подходящий круг общения, каждый человек с СА получит возможность найти друзей. Найдет ли? На этот вопрос я не могу ответить с уверенностью.
Мой глубочайший темный страх, от которого все кричит внутри – что есть люди, которые хотят иметь друзей, но никогда их ни найдут, что бы они ни делали, только из-за своего синдрома Аспергера. Мое сердце сжимается при мысли об этом, потому что реальность будет наносить им удар за ударом, и они будут еще больше отдаляться от других, погружаясь в свое одиночество. Я надеюсь, что по мере того, как общество продолжит раздвигать рамки нормальности – рамки, которые и так для многих не видны и не ощутимы – эта проблема, которая лишает замечательных людей возможности расти и быть счастливыми, канет в далекое прошлое и забудется. И, может быть, тогда мир действительно научится принимать всех и каждого.
Долгий путь домой
часть 1Годам к двадцати четырем я напоминала то ли молодую выпускницу университета, то ли слегка потрепанную жизнью даму, которая общается с голубями в парке. По правде говоря, я была и той, и другой. К тому времени я полностью осознала, что мне нужно всячески маскировать себя, чтобы соответствовать обстановке. Например, во время собеседования на работу не стоит разговаривать с собой. Одеваться следует определенным образом, чтобы не вызывать слишком пристальных взглядов. В некоторых кругах не стоит упоминать, что мой дом – зверинец, полный собак и кошек. Я начала смотреть на жизнь более объективно и понимать, что, хоть я и не вижу смысла в некоторых правилах, точнее, не вижу вреда в том, чтобы их нарушить, мне нужно всеми силами стараться им следовать. Временами мне попадались люди, позволявшие мне быть собой, но большей частью от меня ожидалось, что я не буду слишком выделяться. К двадцати с чем-то годам я прекрасно это понимала; проблема в том, что я по-прежнему не обладала внутренними механизмами, которые позволили бы мне подчиняться правилам так же легко, как это делают другие.
Закончив университет, я вскоре покинула относительно тихую гавань города, где училась, и переехала в Хьюстон, штат Техас – место невероятно шумное и беспокойное по любым меркам. Конкретных планов я не имела и переехала только ради того, чтобы быть рядом с будущим мужем – что никак не подготовило меня к тамошней жизни. Полагаю, новенький диплом наполнял меня обманчивой уверенностью, что если я сумела получить магистерскую степень, то справлюсь с любой задачей, которую перед собой поставлю – включая самостоятельную жизнь в незнакомом месте. Мне казалось, диплом придаст мне значительный вес в глазах работодателя, хотя толком даже не представляла, чем хочу заниматься. Я думала, что меня примут с распростертыми объятиями где угодно, не только в сфере моей специальности. Я была до крайности наивна, недальновидна и по-прежнему подвержена влиянию аспи-черт, мешавших трезво смотреть на вещи. И все же, я ощущала себя более сильной, чем когда-либо, и потому имела некие шансы на успех. Вышло так, что меня взяли на работу с первой же попытки, и хотя тогда я этого не знала, возможно, это была единственная работа (не считая писательства), которая мне действительно подходила. Спустя две недели после переезда я стала младшим преподавателем в Хьюстонском университете.
Не знаю, что мне больше нравилось в преподавании: то, что оно давало мне свободу, или то, что оно не требовало сильно менять распорядок, к которому я привыкла со студенчества. Преподавание объединяло в себе лучшие стороны учебы. Я любила и строгость расписания, и свободное время между занятиями. Мне нравилось и читать лекции, и самой получать новые знания, которые я находила с каждой перевернутой страницей учебника. Но больше всего мне нравились простые и недолгие отношения преподавателя и студента. Для меня это было лучшей формой дружбы.
Моя работа была бы практически идеальной, если бы не один существенный момент – расположение университета. К сожалению, кампус, где я работала, находился в чрезвычайно оживленной части города, и с этим кошмаром мне приходилось сражаться каждый день. Мне никак не удавалось добраться до работы, не заблудившись где-нибудь: то я оказывалась на односторонней улице, ведущей не в том направлении, то пропускала поворот, то запутывалась на развязке дорог. Что еще хуже, в моем автомобиле не было ни автоматической коробки передач, ни кондиционера. Другими словами, это был транспорт, очень мало пригодный для жаркого и влажного климата Хьюстона. От воздействия всех этих элементов моя сенсорика сходила с ума. Я приезжала в университет взмокшая от пота, нервы были на взводе, голова кружилась. К счастью, мой интерес к обучению студентов и атмосфера университета обычно приводили меня в чувство, так что когда ощущения приходили в норму, я искренне любила свою работу. До того дня, как все переменилось.
Чтобы избежать постоянных сенсорных перегрузок от хаоса и шума дорожных пробок, душной погоды и боязни опоздать на работу, я решила выезжать в университет на рассвете. Смена распорядка решила проблему с той аспи-чертой, которая парализовала все мои действия. Однако, я тут же угодила в другую ловушку. Проблемы взаимодействия с людьми. Фирменная особенность СА.
Мне нравилось приходить на работу в 6:30 утра. Я любила тишину университета, длинные прямые коридоры, по обеим сторонам которых располагались квадратные аудитории с ровными рядами парт и стульев. Мне нравился порядок, царивший в здании, когда студенты не наполняли его звуками шагов, шумом болтовни и разноцветным мельтешением одежды. Я любила покой. Я любила уединение. В притихшем университете я отдыхала от дороги и позволяла ушам насладиться тишиной. Я приходила в себя. Я ощущала уверенность и контроль над обстановкой; я знала, что взбудораженная сенсорика скоро успокоится под действием тишины. Я не догадывалась, что здесь меня могут подстерегать совсем другие опасности.
Однажды утром я, как обычно, вошла в аудиторию. В руке у меня был стаканчик с кофе, подмышкой – статья, которую я писала в свободное время, за плечами – объемистый рюкзак. Имея при себе все необходимое, я чувствовала себя спокойно и уравновешенно. Обычно такой – спокойной и уравновешенной – я и встречала студентов. Но в тот день у меня оказался посетитель. Я сидела за столом и перечитывала свою статью, когда в аудиторию вошел незнакомый мужчина. Мысленно я отметила, что еще очень рано, но почти не задумалась о том, что он делает в университете задолго до начала занятий. В конце концов, я тоже пришла сюда раньше всех. Я обратила внимание, что он старше большинства студентов и одет иначе, чем молодежь. На нем не было ни джинсов, ни каких-то модных вещей. Он был одет в изношенные бурого цвета штаны и такую же потрепанную фланелевую рубашку. У него было землистое обветренное лицо. И все же, поначалу меня его появление скорее раздражало, чем тревожило. Я до сих пор помню голос, каким он заговорил со мной. Он говорил монотонно и медленно, делая паузы в такт шагам и постепенно приближаясь ко мне. Я по-прежнему не испугалась. Меня скорее занимала мысль о его неуместности в тихом помещении, чем о том, что мне может что-то угрожать. Он сказал, что сидел в тюрьме, и его только что выпустили. В голове прозвенел крошечный звоночек, но я его почти не услышала. Я была слишком озадачена обшарпанным видом пришельца, чтобы задуматься о его мотивах.
Синдром Аспергера мешал мне осознать, что этот человек здесь в лучшем случае нежелателен, а в худшем – просто опасен. Ирония в том, что именно СА дал мне понять, что опасность реальна. Крошечный звоночек взвыл сиреной, когда он подошел ко мне на расстояние вытянутой руки. Я очень не люблю, когда кто-то нарушает мое личное пространство, но в тот момент я просто шарахнулась в сторону – не столько от страха, сколько от отвращения. Наверное, я бы действительно испугалась, если бы от него не пахло настолько ужасно. Думаю, логика с самого начала мне говорила, что это не студент и не дружелюбный посетитель. Я знала, что это не тот человек, рядом с которым стоит находиться. Но до тех пор, пока он и его запах не вторглись в мое пространство, я не очень прислушивалась к логике.
В то же мгновение я попятилась, чтобы отстраниться от всего, что в его действиях и облике вызывало у меня тошноту. Но он продолжал надвигаться на меня, шаг за шагом, очень медленно – как будто кинопленка останавливалась на каждом кадре. Мне не приходило в голову закричать. Броситься бежать я тоже не догадалась, хотя все время продолжала пятиться. Не думаю, что моя слабая реакция была вызвана шоком. Я прекрасно осознавала, что нахожусь в аудитории, а снаружи тихо, темно и никого нет. Не помню, чтобы я ощущала страх – как ощущаю его, когда мои дети норовят выбежать на проезжую часть, или когда вижу, как кому-то едва удалось избежать ужасной аварии. Думаю, в тот день я просто не могла отделить здравые эмоции от сенсорной перегрузки, все было слишком запутано.
К счастью, каким-то чудом, на пороге аудитории возник студент, который обычно рано не появлялся. Он решительно подошел и вклинился между мной и этим человеком. Меня его близость не смутила, зато, похоже, напугала пришельца. Он в ту же секунду бросился к двери и исчез. Помню, как студент спрашивал, все ли со мной в порядке и не нужна ли мне помощь. Какое-то время я оставалась очень спокойной, меня почти удивляли его вопросы, а потом я вспомнила запах того человека и то, как он вторгся в мое пространство. Тогда я поняла, что мне действительно следовало испугаться. Я знала, что совершила чудовищную ошибку в оценке ситуации. И я знала, что мне чрезвычайно повезло.
Я усвоила этот опыт, как студенты усваивают знания, чтобы сдать экзамен. Я получила урок о человеческом поведении – урок, который не могла знать от природы. С тех пор я никогда не допускаю, чтобы меня кто-то застал врасплох. Я по-прежнему часто хожу куда-нибудь одна, но всегда запоминаю кратчайший путь к выходу, и всегда напоминаю себе, что если кто-нибудь подойдет слишком близко, мне следует кричать, и что на свете есть люди с дурными намерениями. Иногда уроки даются непросто и дорогой ценой. За то, чтобы понять людей, мне часто приходится платить больше, чем я готова отдать.
часть 2То, что случилось в университете, показало мне, как мало я понимаю в человеческом поведении. Я прекрасно осознавала, что подверглась реальной угрозе из-за своей неспособности оценить чужие мотивы. Но я по-прежнему не могла определить, что делает одного человека надежным, другого забавным, с кем можно общаться, а кого нужно избегать. Я видела, что в отношениях есть некие правила, некие параметры, которые позволяют эти отношения создавать и поддерживать, но что это за правила и параметры, по-прежнему не понимала. И, честно говоря, не вполне понимаю до сих пор.
Уволившись из университета, я стала работать учителем младших классов. Я наслаждалась каждой секундой, проведенной с детьми, и обожала их учить, но со взрослыми мне было сложно. В классе я с легкостью пускала в ход свои сценические таланты. Я улыбалась, отпускала остроумные реплики и рассказывала увлекательные истории. А когда мой запас слов иссякал, я делала вид, что ухожу со сцены. Со взрослыми я изо всех сил старалась быть хорошей коллегой, но у меня ничего не выходило. И по-прежнему не выходит. Например, я никак не могу определить, сколько времени должно пройти после знакомства, чтобы можно было подарить человеку подарок. Что, если в тот же день, как мы познакомились, я увижу что-то, что может понравиться моему новому другу? Следует купить подарок и выждать, скажем, шесть недель, а потом подарить? Или вручить сразу в тот же день? Или я вообще неверно понимаю идею обмена подарками. Рекламные ролики призывают дарить подарки друзьям, но стоит ли к этому прислушиваться? Или, например – обязана ли я говорить с кем-то по телефону, если разговор скучен и отнимает у меня время? Если в разговоре возникает пауза, должна ли я повесить трубку, или рассказать какой-нибудь анекдот, или просто сидеть и ждать продолжения? Что, если мне в целом нравится человек, но я не выношу какую-то его манеру или привычку? Сказать ему об этом сразу или подождать? Если ждать, то как долго? А если не говорить, то что мне делать, чтобы эта привычка меня не раздражала? В каждом случае поток вопросов бесконечен. Вот почему человеческие отношения обычно оказываются выше моих сил. Они меня изматывают. Они создают хаос в голове. Они заставляют постоянно думать о том, что я сказала, что ответил собеседник, как все это соотносится между собой, что он скажет дальше, что я скажу в ответ, должна ли я что-то сделать для него или, наоборот, это он что-то должен, и почему эти правила меняются в зависимости от того, каким окажется этот человек… Все это вызывает у меня невероятный стресс и тревогу.
Если бы все время и силы я могла уделять только ученикам, я бы, наверное, до сих пор преподавала. Но, конечно, все было иначе. Мне приходилось иметь дело с начальством, родителями и другими учителями, хотя это вызывало у меня большой дискомфорт. Мне никогда не хотелось обсуждать свои профессиональные навыки с начальством, общаться с коллегами в свободное время или говорить с родителями о чем-то кроме учебы их детей. Я заставляла себя ходить на совещания и ненавидела саму мысль, что во мне хотят видеть командного игрока. Я вступила в преподавательский хор только потому что знала, что от меня этого ждут. Я заставляла себя улыбаться, когда родители задерживали меня после занятий, рассказывая о своих планах или о том, как прошел их день. К счастью, когда было нужно, я умела делать вид, что мне интересны все эти разговоры и люди вокруг. Достаточно было «фрагментировать» себя. Одна часть меня кивала, вставляла реплики и рассуждала. Другая часть слышала лишь мои собственные мысли, ощущала мое раздражение от ситуации и острое желание сбежать. Ни одна из частей не воспринимала диалог полностью, но обе хорошо улавливали начало предложений или отдельных слов и отбрасывали остальное.
Дело даже не в том, что меня раздражали или утомляли люди и их слова и действия – эффект был гораздо более всеобъемлющим. Люди, особенно те, кого я раньше не видела или о ком вообще не думала, пока они не оказывались передо мной, расшатывали мое внутреннее равновесие. Они выпускали на волю слишком много мыслей, слишком много образов, слишком много вопросов. Мой разум плавился в этом шуме, свете, голосах, ассиметричных линиях, запахах и фигурах, пока я отчаянно пыталась найти смысл в каждом слове, произнесенном каждым человеком. Если мне не удавалось найти отговорку, чтобы не пойти на совещание (поверьте, отговорок у меня было много), я успокаивалась с помощью какого-нибудь из своих любимых ритуалов. Иногда я считала до десяти снова и снова. Иногда я мысленно печатала предложения, делая это в определенной последовательности – например, первые две буквы левой рукой, потом две буквы правой, потом снова левой, потом снова правой и так далее. Иногда я выстукивала зубами ритм, звучащий в голове.
Полагаю, у всех имеются самые разные способы, чтобы скрыть раздражение и изобразить интерес, так что в этом я, вероятно, не так уж отличаюсь от нормы. Разница проявляется тогда, когда ритуал необходимо прекратить. Из разговоров с другими я выяснила, что они могут прервать свой ритуал, когда захотят. Я же не могу остановиться, пока не выполню симметричную последовательность или не закончится ритм. Я никогда не могла и сейчас не могу отвлечься от ритуала, пока не завершу его. Я стараюсь не прибегать к «фрагментации», особенно если знаю, что от меня потребуется большой вклад в разговор. Я знаю, как важно участвовать в общем деле и взаимодействовать с людьми. Большей частью, мне это удается, особенно в каких-нибудь коротких проектах. Но в то время, когда я занималась преподаванием, мне приходилось бороться с собой. Я старалась удерживать взгляд на одном месте, сосредотачиваясь только на лицах людей, но не на их жестах. Жесты представляли собой отдельный диалог и запутывали разговор еще больше. Я делала пометки, надеясь, что если запишу все сказанное, то потом смогу сложить все это воедино. Или я полностью перетягивала разговор на себя, высказывая свои мысли и идеи, словно меня сюда позвали как эксперта. Но когда ничто другое не помогало, я использовала трюк, который представлял собой не что иное, как сложную форму эхолалии. Подобно профессиональному имитатору, я подхватывала чужую личность так же легко, как другие подхватывают простуду. Я разглядывала компанию, в которой находилась, а потом сознательно выбирала человека, который больше всего меня привлекал. Я пристально за ним наблюдала, отмечая его черты, а потом, словно по щелчку рубильника, «включала» эту личность в себе. Я меняла свои манеры, голос и мысли так, чтобы они соответствовали человеку, которого я копировала. Конечно, я осознавала, что делаю, и в какой-то мере стыдилась этого, но так я могла остаться вовлеченной в общение, и иногда остальное было не важно. Мне проще было изображать кого-то еще, чем искать свои способы сохранить концентрацию.
С привычками трудно расстаться, и временами я и сейчас кого-то копирую, хотя теперь работаю на дому и редко ощущаю потребность вписываться в коллектив. Интересно, что, похоже, никто не замечает, как я это делаю – даже те, кого я копирую. Хотя от тех, кто хорошо меня знает, трудно что-то скрыть. Некоторые особенно наблюдательные друзья время от времени ловят меня на том, что я скрываюсь за чьей-то маской, но никто не замечает это так быстро, как моя дочь, у которой тоже СА. Она замечает момент, когда я меняю свой голос или движения, подражая кому-то, и это ее невероятно злит. Она тут же требует, чтобы я прекратила это делать, перестала так ходить и притворяться кем-то другим. Она еще сама не понимает важности своих слов, но ее наблюдения всегда безошибочны. Забавно, что она, еще одна аспи, часто раскрывает мое притворство даже раньше, чем его замечаю я сама.
Я пришла к выводу, что, хотя мне пора избавляться от этой привычки, притворяться кем-то другим просто легче. Это все равно что включить автопилот и свободно парить, не заботясь о том, вписываюсь ли я в окружение. Вероятно, вписываюсь, раз становлюсь кем-то еще. И пока кто-нибудь меня не раскроет, я нахожусь в свободном полете. Но я решила, что это нужно прекратить. С помощью своей дочери и ближайших друзей, думаю, у меня это получится – прежде всего, потому что рядом с людьми, которых я понимаю, которым доверяю безоговорочно, мне никогда не приходится пользоваться автопилотом.
часть 3 (конец главы)Люди, которые доказали, что останутся со мной, что бы я ни сказала, сделала или подумала, вряд ли догадываются, как дорог их подарок. Они подарили мне настоящую свободу, которая позволяет мне экспериментировать c собой, по мере того как я совершенствую и оттачиваю свои действия и инстинкты. Друзья, которые не морщат носы от того, что я нарушаю социальные правила. Люди, которые мгновенно прощают, если я вдруг задену их словом или поступком. Коллеги, которые приходят на выручку раньше, чем я сама попрошу их о помощи. Я знаю, что такие отношения важны любому, но для человека с СА они важны вдвойне. Они наши барометры и наши зеркала. Они помогают нам оценивать наши поступки и помогают нам понять, кто мы есть.
Две мои ближайшие подруги – Морин, которая знает меня целую вечность, и Марго, с которой мы встретились, когда самые острые проявления моего СА пошли на спад – помогают мне понять, что приемлемо, а что нет. Они не просто всегда готовы дать совет о том, как поступить или как к чему-то отнестись; что важнее, они настолько преданны, что с ними я рада ощущать себя такой, как есть. В их глазах, во мне нет ничего странного. Каждая из них реагирует на мои особенности улыбкой и беззаботным жестом, словно говоря: «Все в порядке. Не вешай нос. Ты с этим справишься». Они мои советчики и помощники. Они поднимают мою уверенность и самооценку. Они сдерживают меня, когда я выхожу за рамки, оберегают меня от явных промахов и радуются, когда я раскрываю в себе новые достоинства. Но, что важнее и дороже всего, они, возможно, сами того не зная, защищают меня от тех, кто не проявляет подобного великодушия.
Они моментально вступаются за меня, пусть даже одним словом или взглядом, если кто-то начинает осуждать то, что я сказала или сделала. При этом они не опекают меня и не относятся снисходительно. Они подчеркивают те мои качества, что усилены синдромом Аспергера – мою прямоту, решительность, творческий талант, настойчивость и верность. Дело в том, что они прежде всего видят во мне человека, обладающего многими достоинствами, и лишь потом – кого-то, кто немного отличается от других. И это помогает мне так же относиться к самой себе. Я не могу объяснить, как это происходит, но их вера в меня помогает мне самой в себя поверить – поверить в свои силы и унять свои тревоги. Может быть, я просто кажусь себе более способной. Может быть, я действительно научилась демонстрировать свои лучшие качества вовне. Как бы то ни было, поддержка Морин и Марго так важна для моей самооценки, что когда мои невидимые отличия дают о себе знать, меня тут же успокаивает и обнадеживает тот факт, что друзья будут рядом, что бы ни случилось.
Иногда, находясь в компании близких друзей, я думаю, что было бы здорово иметь еще больше друзей, и на мгновение кажется, что мои старые страхи и тревоги остались позади. Иногда я даже пытаюсь устроить какое-нибудь дружеское мероприятие. Я созываю гостей на обед, или появляюсь на какой-нибудь встрече, или просто приглашаю кого-нибудь пройтись по магазинам. Но если собеседник не столь же открыт и прямолинеен, как я, в итоге я снова надеваю маску, пересказывая старые реплики и старые шутки, а желудок сворачивается в узел, и я вспоминаю, как все это сложно для меня. Меня беспокоит эта моя неспособность – не только потому что она влияет на мою жизнь, а потому что она может затронуть моих детей или тех, с кем я общаюсь. Я не хочу, чтобы мои дети росли, думая, что должны быть такими же одиночками, как я. Не хочу, чтобы детям было стыдно из-за того, что их мама предпочтет остаться дома, чем встретится с другими родителями в кафе или на вечеринке. И я не хочу, чтобы новые знакомые обижались, что я отказываюсь от их приглашений или сама никуда их не зову. Многие люди не понимают, что для общения с большинством друзей мне достаточно нескольких минут, и я пойду довольная и счастливая от мысли, что провела время с другом. Я вовсе не пытаюсь быть скрытной или нелюдимой. Я просто очень быстро насыщаюсь.
Мне нравится такая дружба – когда можно просто пообщаться пару минут в день или сходить вместе пообедать. Но, думаю, важно понимать, что есть люди с СА, которые, возможно, никогда не смогут сформировать тесные дружеские отношения, даже если научатся быть менее эгоцентричными, считывать невербальные сигналы, корректно выражать свои желания и соблюдать тонкости дружеского этикета (например, хранить секреты и уважать личное пространство). Я просто хочу сказать, что по-настоящему близкая дружба – большая редкость для кого бы то ни было. Думаю, если бы я консультировала человека с СА, я была бы предельно честной и объективной на этот счет. Я бы постаралась объяснить, что иногда, что бы мы ни делали, и какими чудесными людьми мы бы ни были, есть вещи, которые мешают дружбе. Я бы подробно описала разные ситуации: бывает, что люди уезжают жить в другой город, они поглощены работой, ведут другой образ жизни, имеют другие интересы и пристрастия, у них могут быть собственные трудности и обязанности. Я бы постаралась объяснить, что иногда время, место и обстоятельства работают против дружбы. Если те, кто обучает аспи социальным навыкам, не будут абсолютно честны, я боюсь, что буквальность мышления заставит человека с СА думать, что в дружбе есть волшебная формула: «быть добрым + делиться игрушками + хранить секреты = друзья и приглашения на вечеринки». Но как быть, когда эта формула не работает?
Я бы постаралась объяснить, что для счастливой жизни необязательно иметь много друзей. Кроме того, дружба бывает очень разной: она может быть короткой и мимолетной, а может – крепкой и долгой. Думаю, я бы постаралась помочь таким людям найти места, где с большей вероятностью можно встретить единомышленников – тех, кто разделяет те же интересы, идеи, моральные ценности, убеждения и образ жизни в целом. Я бы посоветовала им вступить в клуб, связанный с их особым интересом. Я бы посоветовала им пообщаться с людьми, которых они встречают по соседству, на работе, в школе или там, где они часто бывают. Возможно, я бы предложила им завести домашнего питомца – не только в качестве терапии, но и потому что животные часто помогают людям проявить свои лучшие качества и могут сблизить незнакомцев. Я считаю, что если у нас будет хорошее и честное обучение социальным навыкам, с последующими консультациями, которые помогут найти подходящий круг общения, каждый человек с СА получит возможность найти друзей. Найдет ли? На этот вопрос я не могу ответить с уверенностью.
Мой глубочайший темный страх, от которого все кричит внутри – что есть люди, которые хотят иметь друзей, но никогда их ни найдут, что бы они ни делали, только из-за своего синдрома Аспергера. Мое сердце сжимается при мысли об этом, потому что реальность будет наносить им удар за ударом, и они будут еще больше отдаляться от других, погружаясь в свое одиночество. Я надеюсь, что по мере того, как общество продолжит раздвигать рамки нормальности – рамки, которые и так для многих не видны и не ощутимы – эта проблема, которая лишает замечательных людей возможности расти и быть счастливыми, канет в далекое прошлое и забудется. И, может быть, тогда мир действительно научится принимать всех и каждого.
@темы: переводы, pretending to be normal, СА