(продолжение)Тем временем, мое поведение ничуть не улучшилось. В два года я начал подходить к одной и той же стене в гостиной и биться в нее головой. Я раскачивался взад и вперед, ритмично ударяясь лбом о стену. Иногда я бился с такой силой, что оставались синяки. Отец оттаскивал меня от стены всякий раз, как слышал знакомые звуки, но я тут же бежал и начинал заново. Временами я впадал в бурную истерику, лупил себя по голове ладонью и кричал во весь голос.
читать дальшеРодители вызвали врача. Она заверила их, что когда ребенок бьется головой – это просто способ разрядиться от некоего стресса. Она предположила, что мне скучно и не хватает впечатлений, и пообещала устроить меня в местный детский сад. Тогда мне было два с половиной. К облегчению родителей, через несколько недель им позвонили из сада и сказали, что я принят.
С появлением моего брата родителям пришлось изменить распорядок, который они вместе выработали за прошедшие два с небольшим года. Детский сад был значительной частью этих перемен. Их жизнь больше не вращалась исключительно вокруг меня. Я всегда спал очень чутко, просыпался несколько раз за ночь и вставал ни свет ни заря. Когда приходило время завтрака, отец кормил, умывал и одевал меня, пока мать заботилась о младшем. Затем отец сажал меня в коляску и вез в детский сад. Путь, занимавший около мили, был довольно извилистым – мы проходили мимо квакерского кладбища, где похоронена Элизабет Фрай, реформатор тюремной системы 19 века, мимо жилого комплекса с большими квартирами, сворачивали под арку, выходили на пешеходную дорожку и делали еще несколько поворотов между домами.
Детский сад был моим первым опытом общения с окружающим миром. Мои воспоминания о том времени малочисленны, но ярки, как узкие лучи света, пронизывающие пелену времени. Там была песочница, и я подолгу мог сидеть в ней, зачерпывая песок руками, пересыпая его с места на место и завороженно изучая отдельные песчинки. Затем пришло увлечение песочными часами (в саду их было несколько разных размеров) – я помню, как не отрываясь следил за бегущей струйкой песка, не замечая игравших вокруг детей.
Родители рассказывают, что я был одиночкой и не общался с другими детьми, а воспитатели говорили, что я замкнут в своем мире. Контраст между первыми годами моей жизни и последующими был, должно быть, очень заметен, поскольку из плачущего, орущего и бьющегося головой ребенка я превращался в молчаливого, закрытого и погруженного в себя. Теперь родители видят, что это не было таким уж улучшением, как им тогда показалось. Я становился даже слишком хорошим – слишком тихим и ничего не требующим.
Аутизм как сложное расстройство развития в то время был мало известен широкой публике, и мое поведение не выглядело аутичным – я не раскачивался, я умел говорить и так или иначе взаимодействовал с окружающим миром. Пройдет еще десятилетие прежде чем высокофункциональный аутизм, включая синдром Аспергера, будет признан медиками и станет известен многим.
Было и еще кое-что. Родители не хотели вешать на меня ярлыки или каким-либо образом ограничивать. Больше всего на свете они хотели, чтобы я был счастлив, здоров и жил «нормальной» жизнью. Когда друзья, родственники или соседи задавали неизбежные вопросы на мой счет, родители говорили что я очень «застенчив» и «чувствителен». Думаю, помимо прочего, родители боялись клейма, связанного с тем, чтобы иметь ребенка с психическим расстройством.
Еще одно из моих воспоминаний о первых месяцах в детском саду связано с полом, застеленным разными материалами. В одни помещениях он был покрыт матами, в других – ковром. Я помню, как ходил по разным участкам пола, низко нагнув голову и глядя на собственные ноги, и прислушивался к ощущениям своих стоп. Поскольку я все время смотрел вниз, то иногда натыкался на других детей или воспитателей, но ходил я очень медленно, так что столкновения были несильными – поэтому я просто огибал препятствие и двигался дальше.
Когда на улице было тепло и сухо, воспитатели разрешали нам играть на площадке возле сада. Там стояли качели и горка, а в траве были разбросаны разные игрушки: яркие мячи, барабаны и ксилофоны. Под качелями и перед спуском горки всегда лежали маты, обтянутые полиэтиленом – чтобы никто из детей не ушибся. В жаркую погоду босые ноги становились потными и прилипали к матам. Я занимался тем, что раз за разом то ставил ногу на мат, то отрывал, чтобы повторить ощущение липнущей к стопам пленки.
Что думали обо мне другие дети? Не знаю, потому что совершенно их не помню. Для меня они были лишь фоном моих зрительных и тактильных впечатлений. Я не понимал, что значит играть вместе. Полагаю, воспитатели подстраивались под мое необычное поведение, потому что никогда не пытались заставить меня играть с другими. Возможно, они надеялись, что я привыкну к детям и сам начну с ними общаться, но этого не происходило.
@темы:
переводы,
born on a blue day,
СА