(Глава 2, окончание.)
В гостиной внизу всегда было полно книг. И мать, и отец обожали читать. Я до сих пор помню, как, сидя на полу, наблюдал за ними, листавшими книгу, газету или журнал. Иногда, когда я хорошо себя вел, мне разрешалось посидеть у них на коленях, пока они читали. Мне нравился шелест переворачиваемых страниц. Книги стали для меня чем-то особенным, потому что, когда родители читали, комната наполнялась тишиной. И мне тогда становилось хорошо и спокойно.
читать дальшеВ какой-то момент я принялся таскать книги родителей в свою комнату. Лестница была большая, книги тяжелые, поэтому я носил их по одной, преодолевая ступеньки шаг за шагом. Если книга была особенно увесистой, на то, чтобы справиться с дюжиной ступенек, у меня могла уйти целая минута. Некоторые книги были совсем старыми и имели затхлый аромат.
У себя в комнате я раскладывал книги стопками на полу, чтобы они окружали меня со всех сторон. Родителям было непросто зайти в комнату – они боялись опрокинуть одну из стопок на меня. Если они пытались убрать какие-то из книг, я разражался слезами и устраивал истерику. Все страницы книг были пронумерованы, и в окружении цифр мне было уютно, как в мягком одеяле. Считать я умел задолго до того, как научился читать буквы на страницах. И когда я считал, числа вспыхивали цветными или движущимися образами у меня в голове.
Однажды, взбираясь по лестнице с особенно тяжелой книгой в руках, я оступился и упал. От падения мой разум, казалось, наполнился беспорядочными цветными вспышками, похожими на отблески солнца. Я сидел внизу ступеней, растерянный и ошеломленный. Ушибы болели. Мне не приходило в голову позвать кого-то – я просто ждал, пока отец придет на шум. Я редко сам подавал голос, если ко мне не обращались. После этого случая родители стали прятать от меня большие и тяжелые книги, боясь, что я снова упаду и сильно ударюсь.
Неподалеку от дома, буквально в пешей доступности, был парк, где мы часто бывали по выходным. Родители крошили для меня хлеб, чтобы я мог покормить уток. Обычно мы ходили в парк рано утром, когда людей было немного. Они знали, что большое скопление народа меня пугало. Пока брат носился вокруг, я сидел сам по себе, дергая травинки и выщипывая лепестки у маргариток.
Моим любимым развлечением в парке были качели. Отец поднимал меня, сажал на качели и начинал осторожно толкать. Когда он уставал и делал перерыв, я тут же принимался кричать «еще! еще!», чтобы он не останавливался. Еще там была вертушка – я садился в нее посередине, а родители вставали с обеих сторон и медленно вращали. Я закрывал глаза и улыбался. Мне было хорошо.
Соседняя с парком дорога, мимо которой мы шли домой, бывала шумной. Если проезжавшая машина вдруг сигналила или издавала другой громкий звук, я останавливался и крепко зажимал уши ладонями. Зачастую шум был скорее неожиданным, чем громким. Похоже, именно внезапность пугала меня больше всего. По этой же причине я ненавидел воздушные шары и прятался, если видел шарик у кого-то в руках. Я боялся, что он вдруг лопнет с громким треском.
После нашего переезда на Блитбери-роуд я до пяти лет продолжал ходить в детский сад при местной школе, носившей имя Дороти Барли, настоятельницы женского монастыря, которая жила здесь в 16 веке во времена Генриха Восьмого. В саду нам часто давали бумагу и цветные карандаши, чтобы мы рисовали и раскрашивали. Мне всегда нравилось это занятие, хотя мне трудно было держать карандаш пальцами, и я зажимал его в кулаке. Мне нравилось рисовать круги самых разных размеров. Круг был моей любимой фигурой, я рисовал его снова и снова.
В детском саду в углу стояла коробка, полная разных вещей, с которыми можно было играть. Я обожал разноцветные бусины, которые там нашел. Я набирал их в ладони, тряс и смотрел, как они ударяются о пальцы. Если нам для игры давали картонные трубки (например, чтобы изобразить бинокль или телескоп), я насыпал бусины в трубку и увлеченно следил, как они исчезали в ней и появлялись с другого конца. Если я находил какую-нибудь коробку или банку, я ссыпал бусины внутрь, высыпал обратно, снова насыпал и так по кругу.
На одной из стен висела полка с книгами. Моей любимой книжкой была «Голодная-преголодная гусеница». Мне нравились отверстия в ее страницах и яркие округлые иллюстрации. Поблизости был читальный уголок, где дети сидели на большом ковре возле воспитательницы и слушали, как она читает. В один из таких дней я сидел позади, скрестив ноги и нагнув голову, и был полностью погружен в свой мир. Я не слышал ни слова из того, что нам читали. Вдруг, не отдавая себе отчета, я начал что-то мычать под нос. Подняв глаза, я увидел, что воспитательница перестала читать, и все таращатся на меня. Я замолк, снова опустил голову, и чтение продолжилось.
Не помню, чтобы мне было одиноко в детском саду – возможно, потому что я был всецело поглощен своими книгами, бусинами и кругами. Думаю, постепенно я начал понимать, что отличаюсь от других детей, но, так или иначе, меня это не беспокоило. В то время я не испытывал желания заводить друзей, мне вполне хватало игр наедине с собой. Если же дело доходило до совместной игры, наподобие «музыкальных стульев», я отказывался присоединяться. Меня пугала мысль, что другие дети будут задевать меня и толкаться, пытаясь занять свободные стулья. Никакие ласковые уговоры со стороны воспитателей не помогали. В итоге, мне разрешали просто стоять у стены и смотреть, как другие играют. Я был счастлив, когда меня оставляли в покое.
Вернувшись домой из сада, я сразу же поднимался в свою комнату. Когда я уставал или был чем-то расстроен, я забирался под кровать и лежал там в темноте. Родители научились тихонько стучать в дверь перед тем как проведать меня. Мама всегда заставляла меня рассказывать, как прошел день в саду. Она пыталась меня разговорить, потому что большую часть времени я просто молчал.
Моя комната была моим убежищем, личной территорией, где мне было спокойнее и приятнее всего. Я проводил там так много времени, что родители иногда заходили посидеть рядом, чтобы просто побыть со мной. Они никогда не проявляли ко мне нетерпения.
Сейчас, описывая те ранние годы, я с восхищением думаю о том, как много родители делали для меня, притом что вовсе не были обеспеченными. Слушать их воспоминания о моем раннем детстве – это нечто волшебное. Это возможность самому увидеть, как велика их роль в том, что я стал тем, кем стал. Несмотря на все сложности, все мои слезы, истерики, и другие проблемы, они любили меня беззаветно и посвятили себя тому, чтобы помогать мне – шаг за шагом, день за днем. Они для меня герои.
В гостиной внизу всегда было полно книг. И мать, и отец обожали читать. Я до сих пор помню, как, сидя на полу, наблюдал за ними, листавшими книгу, газету или журнал. Иногда, когда я хорошо себя вел, мне разрешалось посидеть у них на коленях, пока они читали. Мне нравился шелест переворачиваемых страниц. Книги стали для меня чем-то особенным, потому что, когда родители читали, комната наполнялась тишиной. И мне тогда становилось хорошо и спокойно.
читать дальшеВ какой-то момент я принялся таскать книги родителей в свою комнату. Лестница была большая, книги тяжелые, поэтому я носил их по одной, преодолевая ступеньки шаг за шагом. Если книга была особенно увесистой, на то, чтобы справиться с дюжиной ступенек, у меня могла уйти целая минута. Некоторые книги были совсем старыми и имели затхлый аромат.
У себя в комнате я раскладывал книги стопками на полу, чтобы они окружали меня со всех сторон. Родителям было непросто зайти в комнату – они боялись опрокинуть одну из стопок на меня. Если они пытались убрать какие-то из книг, я разражался слезами и устраивал истерику. Все страницы книг были пронумерованы, и в окружении цифр мне было уютно, как в мягком одеяле. Считать я умел задолго до того, как научился читать буквы на страницах. И когда я считал, числа вспыхивали цветными или движущимися образами у меня в голове.
Однажды, взбираясь по лестнице с особенно тяжелой книгой в руках, я оступился и упал. От падения мой разум, казалось, наполнился беспорядочными цветными вспышками, похожими на отблески солнца. Я сидел внизу ступеней, растерянный и ошеломленный. Ушибы болели. Мне не приходило в голову позвать кого-то – я просто ждал, пока отец придет на шум. Я редко сам подавал голос, если ко мне не обращались. После этого случая родители стали прятать от меня большие и тяжелые книги, боясь, что я снова упаду и сильно ударюсь.
Неподалеку от дома, буквально в пешей доступности, был парк, где мы часто бывали по выходным. Родители крошили для меня хлеб, чтобы я мог покормить уток. Обычно мы ходили в парк рано утром, когда людей было немного. Они знали, что большое скопление народа меня пугало. Пока брат носился вокруг, я сидел сам по себе, дергая травинки и выщипывая лепестки у маргариток.
Моим любимым развлечением в парке были качели. Отец поднимал меня, сажал на качели и начинал осторожно толкать. Когда он уставал и делал перерыв, я тут же принимался кричать «еще! еще!», чтобы он не останавливался. Еще там была вертушка – я садился в нее посередине, а родители вставали с обеих сторон и медленно вращали. Я закрывал глаза и улыбался. Мне было хорошо.
Соседняя с парком дорога, мимо которой мы шли домой, бывала шумной. Если проезжавшая машина вдруг сигналила или издавала другой громкий звук, я останавливался и крепко зажимал уши ладонями. Зачастую шум был скорее неожиданным, чем громким. Похоже, именно внезапность пугала меня больше всего. По этой же причине я ненавидел воздушные шары и прятался, если видел шарик у кого-то в руках. Я боялся, что он вдруг лопнет с громким треском.
После нашего переезда на Блитбери-роуд я до пяти лет продолжал ходить в детский сад при местной школе, носившей имя Дороти Барли, настоятельницы женского монастыря, которая жила здесь в 16 веке во времена Генриха Восьмого. В саду нам часто давали бумагу и цветные карандаши, чтобы мы рисовали и раскрашивали. Мне всегда нравилось это занятие, хотя мне трудно было держать карандаш пальцами, и я зажимал его в кулаке. Мне нравилось рисовать круги самых разных размеров. Круг был моей любимой фигурой, я рисовал его снова и снова.
В детском саду в углу стояла коробка, полная разных вещей, с которыми можно было играть. Я обожал разноцветные бусины, которые там нашел. Я набирал их в ладони, тряс и смотрел, как они ударяются о пальцы. Если нам для игры давали картонные трубки (например, чтобы изобразить бинокль или телескоп), я насыпал бусины в трубку и увлеченно следил, как они исчезали в ней и появлялись с другого конца. Если я находил какую-нибудь коробку или банку, я ссыпал бусины внутрь, высыпал обратно, снова насыпал и так по кругу.
На одной из стен висела полка с книгами. Моей любимой книжкой была «Голодная-преголодная гусеница». Мне нравились отверстия в ее страницах и яркие округлые иллюстрации. Поблизости был читальный уголок, где дети сидели на большом ковре возле воспитательницы и слушали, как она читает. В один из таких дней я сидел позади, скрестив ноги и нагнув голову, и был полностью погружен в свой мир. Я не слышал ни слова из того, что нам читали. Вдруг, не отдавая себе отчета, я начал что-то мычать под нос. Подняв глаза, я увидел, что воспитательница перестала читать, и все таращатся на меня. Я замолк, снова опустил голову, и чтение продолжилось.
Не помню, чтобы мне было одиноко в детском саду – возможно, потому что я был всецело поглощен своими книгами, бусинами и кругами. Думаю, постепенно я начал понимать, что отличаюсь от других детей, но, так или иначе, меня это не беспокоило. В то время я не испытывал желания заводить друзей, мне вполне хватало игр наедине с собой. Если же дело доходило до совместной игры, наподобие «музыкальных стульев», я отказывался присоединяться. Меня пугала мысль, что другие дети будут задевать меня и толкаться, пытаясь занять свободные стулья. Никакие ласковые уговоры со стороны воспитателей не помогали. В итоге, мне разрешали просто стоять у стены и смотреть, как другие играют. Я был счастлив, когда меня оставляли в покое.
Вернувшись домой из сада, я сразу же поднимался в свою комнату. Когда я уставал или был чем-то расстроен, я забирался под кровать и лежал там в темноте. Родители научились тихонько стучать в дверь перед тем как проведать меня. Мама всегда заставляла меня рассказывать, как прошел день в саду. Она пыталась меня разговорить, потому что большую часть времени я просто молчал.
Моя комната была моим убежищем, личной территорией, где мне было спокойнее и приятнее всего. Я проводил там так много времени, что родители иногда заходили посидеть рядом, чтобы просто побыть со мной. Они никогда не проявляли ко мне нетерпения.
Сейчас, описывая те ранние годы, я с восхищением думаю о том, как много родители делали для меня, притом что вовсе не были обеспеченными. Слушать их воспоминания о моем раннем детстве – это нечто волшебное. Это возможность самому увидеть, как велика их роль в том, что я стал тем, кем стал. Несмотря на все сложности, все мои слезы, истерики, и другие проблемы, они любили меня беззаветно и посвятили себя тому, чтобы помогать мне – шаг за шагом, день за днем. Они для меня герои.
@темы: переводы, born on a blue day, СА
-
-
27.03.2018 в 17:58-
-
27.03.2018 в 18:05-
-
27.03.2018 в 18:05какое-то слово пропущено после делал
-
-
27.03.2018 в 18:58-
-
27.03.2018 в 19:19Оранжевы Йослик, очень рада, что нравится) Он здорово пишет, на самом деле.
-
-
28.03.2018 в 06:27Всегда с удовольствием читаю ваши переводы.