(окончание)
Ощущение сильной тревоги часто преследовало меня в школе. Я раздражался, когда о школьном мероприятии, в котором должны были участвовать все, объявлялось внезапно, или когда что-то менялось в привычном распорядке. Мне важна была предсказуемость – это помогало ощущать контроль над происходящим и удерживать тревогу в узде, хотя бы временно. В школе мне всегда было неуютно и мало что радовало, за исключением моментов, когда мне позволяли заниматься своими делами. От постоянного напряжения у меня часто болели голова и живот. Доходило до того, что я даже пропускал занятия – например, если мне случалось опоздать на несколько минут, и класс к тому времени уже уходил на линейку. Меня ужасала мысль о том, чтобы войти в зал одному. Однако, ждать суеты и гвалта возвращавшихся детей я тоже не хотел, поэтому шел домой и отправлялся прямиком в свою комнату.
читать дальшеЕще одним источником сильного стресса был ежегодный день спорта в школе. Меня никогда не интересовало участие в играх и вообще не волновал спорт. В этот день толпы кричащих зрителей наблюдали за соревнованиями – такими, как прыжки в мешках или бег с яйцом в ложке. Для меня же сочетание множества людей и шума (а также, зачастую, летней жары) было чрезмерным. Родители часто разрешали мне остаться дома, иначе я рисковал дойти до истерики. Когда обстановка чересчур меня будоражила, лицо у меня становилось ярко-красным, и я начинал с силой бить себя по голове, пока не становилось очень больно. Я ощущал внутри такое напряжение, что мне необходимо было сделать хоть что-то, что угодно, чтобы дать ему выход.
Однажды подобное случилось на уроке физики, когда мистер Трейвс помогал одному из учеников подготовить эксперимент, в котором был задействован пластилиновый шарик, подвешенный на нитке. Меня заинтересовало необычное зрелище – не зная, что это часть эксперимента, я подошел и начал трогать шарик и мять его пальцами. Учитель был недоволен, что я вмешиваюсь без причины (как минимум, с его точки зрения), и отчитал меня, но я совершенно не понял, за что он на меня рассердился. Меня все это очень огорчило и сбило с толку. Я выбежал из класса, хлопнув дверью с такой силой, что оконное стекло разлетелось на кусочки. Я до сих пор помню, как дети вскрикнули за моей спиной. Когда я прибежал домой, родители объяснили, что так реагировать нельзя, и я должен постараться больше так не делать. Им пришлось идти к директору, писать объяснительное письмо и оплачивать замену разбитого окна.
Родители придумывали разные способы, как помочь мне лучше справляться с эмоциями. Одной из таких идей было научить меня прыгать через скакалку. Они надеялись, что это улучшит мою координацию и поспособствует тому, чтобы я больше времени проводил на свежем воздухе, а не в комнате. Получаться стало не сразу, но вскоре я уже мог прыгать достаточно долго, и при этом чувствовал себя гораздо лучше и спокойнее. Прыгая через скакалку, я считал и представлял себе форму и вид каждого числа, какими они мне казались.
Когда в классе нам раздавали листки с примерами, меня часто приводило в недоумение, что все числа были напечатаны одинаково черным цветом. Мне казалось, что примеры кишат ошибками. Я не мог понять, почему восемь не крупнее, чем шесть, или почему девять – черная, а не синяя. Я предположил, что школе пришлось напечатать столько девяток в предыдущих примерах, что у них закончились чернила нужного цвета. Когда я писал ответы на бумаге, учитель жаловался, что моя работа неаккуратная и грязная. Он говорил, чтобы я писал все числа одинаково. Но я не хотел так писать, ведь это было неправильно. Однако, остальные дети, похоже, не возражали. Только уже будучи подростком я осознал, что мое восприятие чисел совсем не такое, как у других.
С примерами я всегда справлялся быстрее всех в классе. Со временем я стал обгонять остальных буквально на целый учебник. Когда я заканчивал, меня просили тихо сидеть за партой, чтобы не мешать другим. Я клал голову на руки и думал о числах. Иногда, погрузившись в свои мысли, я начинал что-то мычать под нос, не замечая этого. Только когда учитель подходил к моей парте, я понимал, в чем дело, и останавливался.
Чтобы занять время, я создавал собственные шифры, заменяя буквы числами. Например, 24 1 79 5 3 62 означало Daniel. Я попарно группировал буквы алфавита: (ab), (cd), (ef), (gh), (ij) и так далее, а потом нумеровал каждую пару от 1 до 13: (ab) = 1, (cd) = 2, (ef) = 3, (gh) = 4, (ij) = 5 и так далее. Оставалось только различать буквы в паре. Если мне нужна была первая буква в паре, я просто брал число, которое соответствовало номеру пары. А если нужна была вторая, то я добавлял к номеру случайную цифру. Таким образом, 24 означало вторую букву во второй паре, “d”, а 1 означало первую букву в первой паре, то есть,“a”.
С разрешения учителя, после уроков я часто брал домой учебники по математике. Я ложился на пол своей комнаты с разложенными вокруг книгами и часами решал примеры. Однажды мой брат Ли сидел в комнате со мной. Зная, что я люблю умножать числа сами на себя, он стал задавать мне примеры, проверяя ответы на калькуляторе: «23?» «529». «48?» «2304». «95?» «9025». Потом он задал пример посложнее: «Сколько будет 82 × 82 × 82 × 82?» Я задумался секунд на десять, крепко стиснув руки; мой разум наполнился образами, цветами и формами. «45 212 176», – ответил я. Брат ничего не сказал, поэтому я поднял на него глаза. Его лицо изменилось – он улыбался. Мы с Ли не были особо близки до того момента. Я впервые увидел, как он улыбается мне.
В мое последнее лето в школе Дороти Барли учителя организовали недельную поездку для нескольких классов, включая и мой. Мы поехали в Треверн, центр отдыха в сельской местности на границе Англии и Уэльса. Родители посчитали, что для меня это будет хорошей возможностью побыть несколько дней в другой обстановке. За детьми и учителями приехал длинный блестящий автобус с водителем, от которого пахло табаком. Отец помог мне упаковать одежду и книги в дорогу и пришел меня проводить.
В центре нас разделили на небольшие группы, и каждой группе выделили комнату, где предстояло жить неделю. В каждой комнате помещались только двухъярусные кровати, раковина и стол со стульями. Мне не нравилось быть вдали от дома, потому что все было не так, все было иначе, и мне трудно было справляться с большим количеством перемен. Вставать приходилось очень рано – около пяти утра – и выходить на пробежку по полю в шортах и футболках. Я постоянно был голодным, потому что в центре, похоже, не было ничего из того, что я ел дома – например, хлопьев “Weetabix” или сэндвичей с арахисовым маслом. Кроме того, мне редко удавалось побыть в одиночестве, потому что каждый день всем приходилось участвовать в каких-то мероприятиях.
В один из дней местная конюшня организовала для нас катание на пони. Сначала нам показывали, как управлять пони, а потом мы верхом отправлялись на прогулку по дорожкам в сопровождении инструктора. Мне было сложно удержать равновесие на пони, и я постоянно соскальзывал с седла, поэтому держал поводья очень крепко, чтобы не упасть. Одна из владелиц конюшни увидела меня, очень рассердилась и начала кричать. Она с большой любовью относилась к своим животным, но я тогда не понял, что сделал не так, и очень расстроился. После этого я замкнулся еще больше и старался как можно реже выходить из комнаты.
Были и другие мероприятия, включая поход в пещеру. Там было темно, поэтому на всех были надеты каски с фонариками. В пещере было холодно, сыро и скользко, и я был рад, когда мы вышли обратно на мост, который представлял собой несколько бревен, перекинутых через ручей. Пока я медленно переходил по мосту, один из мальчиков в группе подбежал и со смехом толкнул меня так сильно, что я полетел в воду. От неожиданности и растерянности я просто остался молча сидеть в мелкой воде; одежда намокла и прилипла к телу. Затем я выбрался и в одиночестве пошел к дому. Лицо горело, и я изо всех сил старался не расплакаться от внезапности этой ситуации и от того, что ничего не мог сделать. Временами надо мной издевались, потому что я был одиночкой и отличался от остальных. Дети обзывали меня или дразнили за то, что у меня нет друзей. К счастью, им это быстро надоедало, и они уходили, поскольку я не отвечал и не дрался. Такие случаи только усиливали ощущение, что я был изгоем.
Единственное радостное событие за неделю в Треверне произошло в самом конце, когда работники центра вручали различные призы разным группам; моя получила приз за самую чистую комнату.
Я был рад вернуться домой, там я чувствовал себя в покое и безопасности. Единственное другое место, где я ощущал подобное – это наша местная библиотека. С тех самых пор как я научился читать, я заставлял родителей ежедневно водить меня в маленькое кирпичное здание, стены которого были разрисованы граффити, а внутри был зал, где стояли ряды полок с детскими книгами, обернутыми в пластиковые обложки и помеченными разными цветами. В углу было много ярких кресел-мешков. Я ходил в библиотеку каждый день и в любую погоду, после уроков и на каникулах, и сидел там часами, иногда до самого закрытия. В библиотеке царили тишина и порядок, которые всегда доставляли мне радость. Больше всего я любил читать энциклопедии, хотя они были слишком тяжелыми, чтобы держать их в руках, поэтому мне приходилось садиться с ними за стол. Я любил узнавать различные факты и цифры, например, названия столиц разных стран, и составлять списки – имена и годы правления королей и королев Англии, президентов США и так далее. Библиотекари быстро привыкли к моим ежедневным визитам и нередко общались с моими родителями, пока я читал. Глава библиотеки был впечатлен настолько, что номинировал меня на награду (которую я в итоге выиграл) за прилежность и любовь к чтению. Приз, который был выполнен – вполне уместно – в виде книжной закладки, вручал мэр города во время небольшой церемонии в городской ратуше. Когда я подошел за призом, мэр наклонился и спросил, как меня зовут, но я не расслышал его и ничего не сказал, потому что был слишком занят подсчетом звеньев на его должностной цепи, а мне плохо удается делать несколько дел одновременно.
Ощущение сильной тревоги часто преследовало меня в школе. Я раздражался, когда о школьном мероприятии, в котором должны были участвовать все, объявлялось внезапно, или когда что-то менялось в привычном распорядке. Мне важна была предсказуемость – это помогало ощущать контроль над происходящим и удерживать тревогу в узде, хотя бы временно. В школе мне всегда было неуютно и мало что радовало, за исключением моментов, когда мне позволяли заниматься своими делами. От постоянного напряжения у меня часто болели голова и живот. Доходило до того, что я даже пропускал занятия – например, если мне случалось опоздать на несколько минут, и класс к тому времени уже уходил на линейку. Меня ужасала мысль о том, чтобы войти в зал одному. Однако, ждать суеты и гвалта возвращавшихся детей я тоже не хотел, поэтому шел домой и отправлялся прямиком в свою комнату.
читать дальшеЕще одним источником сильного стресса был ежегодный день спорта в школе. Меня никогда не интересовало участие в играх и вообще не волновал спорт. В этот день толпы кричащих зрителей наблюдали за соревнованиями – такими, как прыжки в мешках или бег с яйцом в ложке. Для меня же сочетание множества людей и шума (а также, зачастую, летней жары) было чрезмерным. Родители часто разрешали мне остаться дома, иначе я рисковал дойти до истерики. Когда обстановка чересчур меня будоражила, лицо у меня становилось ярко-красным, и я начинал с силой бить себя по голове, пока не становилось очень больно. Я ощущал внутри такое напряжение, что мне необходимо было сделать хоть что-то, что угодно, чтобы дать ему выход.
Однажды подобное случилось на уроке физики, когда мистер Трейвс помогал одному из учеников подготовить эксперимент, в котором был задействован пластилиновый шарик, подвешенный на нитке. Меня заинтересовало необычное зрелище – не зная, что это часть эксперимента, я подошел и начал трогать шарик и мять его пальцами. Учитель был недоволен, что я вмешиваюсь без причины (как минимум, с его точки зрения), и отчитал меня, но я совершенно не понял, за что он на меня рассердился. Меня все это очень огорчило и сбило с толку. Я выбежал из класса, хлопнув дверью с такой силой, что оконное стекло разлетелось на кусочки. Я до сих пор помню, как дети вскрикнули за моей спиной. Когда я прибежал домой, родители объяснили, что так реагировать нельзя, и я должен постараться больше так не делать. Им пришлось идти к директору, писать объяснительное письмо и оплачивать замену разбитого окна.
Родители придумывали разные способы, как помочь мне лучше справляться с эмоциями. Одной из таких идей было научить меня прыгать через скакалку. Они надеялись, что это улучшит мою координацию и поспособствует тому, чтобы я больше времени проводил на свежем воздухе, а не в комнате. Получаться стало не сразу, но вскоре я уже мог прыгать достаточно долго, и при этом чувствовал себя гораздо лучше и спокойнее. Прыгая через скакалку, я считал и представлял себе форму и вид каждого числа, какими они мне казались.
Когда в классе нам раздавали листки с примерами, меня часто приводило в недоумение, что все числа были напечатаны одинаково черным цветом. Мне казалось, что примеры кишат ошибками. Я не мог понять, почему восемь не крупнее, чем шесть, или почему девять – черная, а не синяя. Я предположил, что школе пришлось напечатать столько девяток в предыдущих примерах, что у них закончились чернила нужного цвета. Когда я писал ответы на бумаге, учитель жаловался, что моя работа неаккуратная и грязная. Он говорил, чтобы я писал все числа одинаково. Но я не хотел так писать, ведь это было неправильно. Однако, остальные дети, похоже, не возражали. Только уже будучи подростком я осознал, что мое восприятие чисел совсем не такое, как у других.
С примерами я всегда справлялся быстрее всех в классе. Со временем я стал обгонять остальных буквально на целый учебник. Когда я заканчивал, меня просили тихо сидеть за партой, чтобы не мешать другим. Я клал голову на руки и думал о числах. Иногда, погрузившись в свои мысли, я начинал что-то мычать под нос, не замечая этого. Только когда учитель подходил к моей парте, я понимал, в чем дело, и останавливался.
Чтобы занять время, я создавал собственные шифры, заменяя буквы числами. Например, 24 1 79 5 3 62 означало Daniel. Я попарно группировал буквы алфавита: (ab), (cd), (ef), (gh), (ij) и так далее, а потом нумеровал каждую пару от 1 до 13: (ab) = 1, (cd) = 2, (ef) = 3, (gh) = 4, (ij) = 5 и так далее. Оставалось только различать буквы в паре. Если мне нужна была первая буква в паре, я просто брал число, которое соответствовало номеру пары. А если нужна была вторая, то я добавлял к номеру случайную цифру. Таким образом, 24 означало вторую букву во второй паре, “d”, а 1 означало первую букву в первой паре, то есть,“a”.
С разрешения учителя, после уроков я часто брал домой учебники по математике. Я ложился на пол своей комнаты с разложенными вокруг книгами и часами решал примеры. Однажды мой брат Ли сидел в комнате со мной. Зная, что я люблю умножать числа сами на себя, он стал задавать мне примеры, проверяя ответы на калькуляторе: «23?» «529». «48?» «2304». «95?» «9025». Потом он задал пример посложнее: «Сколько будет 82 × 82 × 82 × 82?» Я задумался секунд на десять, крепко стиснув руки; мой разум наполнился образами, цветами и формами. «45 212 176», – ответил я. Брат ничего не сказал, поэтому я поднял на него глаза. Его лицо изменилось – он улыбался. Мы с Ли не были особо близки до того момента. Я впервые увидел, как он улыбается мне.
В мое последнее лето в школе Дороти Барли учителя организовали недельную поездку для нескольких классов, включая и мой. Мы поехали в Треверн, центр отдыха в сельской местности на границе Англии и Уэльса. Родители посчитали, что для меня это будет хорошей возможностью побыть несколько дней в другой обстановке. За детьми и учителями приехал длинный блестящий автобус с водителем, от которого пахло табаком. Отец помог мне упаковать одежду и книги в дорогу и пришел меня проводить.
В центре нас разделили на небольшие группы, и каждой группе выделили комнату, где предстояло жить неделю. В каждой комнате помещались только двухъярусные кровати, раковина и стол со стульями. Мне не нравилось быть вдали от дома, потому что все было не так, все было иначе, и мне трудно было справляться с большим количеством перемен. Вставать приходилось очень рано – около пяти утра – и выходить на пробежку по полю в шортах и футболках. Я постоянно был голодным, потому что в центре, похоже, не было ничего из того, что я ел дома – например, хлопьев “Weetabix” или сэндвичей с арахисовым маслом. Кроме того, мне редко удавалось побыть в одиночестве, потому что каждый день всем приходилось участвовать в каких-то мероприятиях.
В один из дней местная конюшня организовала для нас катание на пони. Сначала нам показывали, как управлять пони, а потом мы верхом отправлялись на прогулку по дорожкам в сопровождении инструктора. Мне было сложно удержать равновесие на пони, и я постоянно соскальзывал с седла, поэтому держал поводья очень крепко, чтобы не упасть. Одна из владелиц конюшни увидела меня, очень рассердилась и начала кричать. Она с большой любовью относилась к своим животным, но я тогда не понял, что сделал не так, и очень расстроился. После этого я замкнулся еще больше и старался как можно реже выходить из комнаты.
Были и другие мероприятия, включая поход в пещеру. Там было темно, поэтому на всех были надеты каски с фонариками. В пещере было холодно, сыро и скользко, и я был рад, когда мы вышли обратно на мост, который представлял собой несколько бревен, перекинутых через ручей. Пока я медленно переходил по мосту, один из мальчиков в группе подбежал и со смехом толкнул меня так сильно, что я полетел в воду. От неожиданности и растерянности я просто остался молча сидеть в мелкой воде; одежда намокла и прилипла к телу. Затем я выбрался и в одиночестве пошел к дому. Лицо горело, и я изо всех сил старался не расплакаться от внезапности этой ситуации и от того, что ничего не мог сделать. Временами надо мной издевались, потому что я был одиночкой и отличался от остальных. Дети обзывали меня или дразнили за то, что у меня нет друзей. К счастью, им это быстро надоедало, и они уходили, поскольку я не отвечал и не дрался. Такие случаи только усиливали ощущение, что я был изгоем.
Единственное радостное событие за неделю в Треверне произошло в самом конце, когда работники центра вручали различные призы разным группам; моя получила приз за самую чистую комнату.
Я был рад вернуться домой, там я чувствовал себя в покое и безопасности. Единственное другое место, где я ощущал подобное – это наша местная библиотека. С тех самых пор как я научился читать, я заставлял родителей ежедневно водить меня в маленькое кирпичное здание, стены которого были разрисованы граффити, а внутри был зал, где стояли ряды полок с детскими книгами, обернутыми в пластиковые обложки и помеченными разными цветами. В углу было много ярких кресел-мешков. Я ходил в библиотеку каждый день и в любую погоду, после уроков и на каникулах, и сидел там часами, иногда до самого закрытия. В библиотеке царили тишина и порядок, которые всегда доставляли мне радость. Больше всего я любил читать энциклопедии, хотя они были слишком тяжелыми, чтобы держать их в руках, поэтому мне приходилось садиться с ними за стол. Я любил узнавать различные факты и цифры, например, названия столиц разных стран, и составлять списки – имена и годы правления королей и королев Англии, президентов США и так далее. Библиотекари быстро привыкли к моим ежедневным визитам и нередко общались с моими родителями, пока я читал. Глава библиотеки был впечатлен настолько, что номинировал меня на награду (которую я в итоге выиграл) за прилежность и любовь к чтению. Приз, который был выполнен – вполне уместно – в виде книжной закладки, вручал мэр города во время небольшой церемонии в городской ратуше. Когда я подошел за призом, мэр наклонился и спросил, как меня зовут, но я не расслышал его и ничего не сказал, потому что был слишком занят подсчетом звеньев на его должностной цепи, а мне плохо удается делать несколько дел одновременно.
@темы: переводы, born on a blue day, СА