Киномоб

Из цикла "все побежали - и я побежал". Хотя я обычно бегу, когда все уже пробежали.
Потащила киномоб у  Allora. Тоже буду отвечать по несколько вопросов сразу.

1. Больше всего раз смотрел

Наверное, советского "Шерлока Холмса". Когда-то смотрела всякий раз, как попадался по телевизору, да и сейчас с удовольствием посмотрела бы снова. Помню практически наизусть, но он из тех фильмов, что не надоедают.

2. Первый раз ходил в кино

Мама во времена моего детства работала в кинопрокате, так что в кино я бывала часто, но что видела первым - не помню. В памяти крутится название "Корабль-призрак", хотя помню лишь отдельные кадры и даже не уверена, кино это было или мультфильм. Гугл из более-менее подходящего предлагает только старый японский мульт, возможно, это был он.

3. Самый страшный фильм

Если говорить об ужасах, то я их не смотрю. Не люблю будоражить психику подобным образом - она и так найдет, от чего взбудоражиться.
Если имеется в виду особенно тяжелый психологически - таких я тоже, в целом, избегаю. Может быть, "Список Шиндлера". Он страшен даже не когда его смотришь, а когда начинаешь о происходящем в нем задумываться и вспоминать, что это творилось на самом деле. Наверное, это касается любого фильма о войне.

4. Самые приятные воспоминания о просмотре

Наверное, первый запойный просмотр "Звездных войн", тогда еще на видеокассетах. Самое начало моего увлечения. ЗВ мне всегда нравились, но всерьез увлеклась, наверное, после Эпизода I. Ну, и компьютерные игры - сначала Jedi Oucast / Jedi Academy, потом Knights of the Old Rebublic - закрепили эффект.

5. Никогда не станешь смотреть с родителями

Даже не знаю. Избыток эротики или жестокости я сама не люблю. А так, с мамой можно смотреть практически что угодно - ту же фантастику она, например, очень даже любит. Вот аниме, наверное, не стала бы - его она не понимает.

Полный список вопросов

1. Больше всего раз смотрел

2. Первый раз ходил в кино

3. Самый страшный фильм

4. Самые приятные воспоминания о просмотре

5. Никогда не станешь смотреть с родителями

6. Фильм детства

7. Лучший Рождественский фильм

8. После которого долго улыбаешься

9. 100 раз пожалел, что посмотрел

10. Любимый сериал

11. Книга лучше фильма

12. Фильм лучше книги

13. Лучший ОСТ

14. Плачешь при просмотре

15. Первый фильм, который заставил тебя плакать

16. Хочешь фильм по книге

17. Последний фильм, который смотрел в кинотеатре

18. Последний фильм, который смотрел по телевизору

19. Последний фильм, который смотрел в записи

20. Любимый фильм с любимым актёром

21. Любимый фильм любимого режиссёра

22. Мультфильм, который ты не раз пересматривал

23. Любимый сиквел

24. Не оправдал твоих ожиданий

25. Любимый боевик

26. Любимый мюзикл

27. Любимый исторический фильм

28. Любимое фэнтези

29. Любимая фантастика

30. Лучший фильм о любви

@темы: моб

---

23.07.2018 в 13:05

Пишет  Atandakil:

Экстракт разговора
- В космологии трудно разобраться, потому что не людьми все придумано - логики никакой и некого спросить.
- Вы на неправильные глаголы посмотрите: людьми придуманы - и все равно, логики никакой и некого спросить.

---

"Born on a Blue Day", Глава 6, часть 5

В том же 1995 году я сдал аттестационные экзамены. Я получил максимальную оценку – «отлично с плюсом» – по истории, а также «отлично» по английскому языку, английской литературе, французскому и немецкому. По физике было только «хорошо», по столярному делу – «удовлетворительно». На предварительном экзамене по математике я оказался в числе лучших, но итоговый написал на «хорошо», потому что алгебра давалась мне с трудом. Я плохо понимал формулы, где вместо чисел, с которыми я имел синестетическую и эмоциональную связь, использовались буквы, никакого отклика во мне не вызывавшие. Именно поэтому в программе предуниверситетской подготовки я решил не заниматься математикой, а выбрал историю, французский и немецкий.

Одна из преподавателей французского, миссис Купер, помогла организовать мою первую поездку за границу – в Нант, прибрежный город на северо-западе Франции – когда мне было семнадцать. Учительница знала там семью, которая готова была приютить меня на это время. Прежде я никогда не нуждался в паспорте, поэтому его пришлось срочно оформлять перед полетом в середине лета. Помню, я очень нервничал из-за того, что мне придется одному, без своих близких, лететь на самолете и жить в другой стране. Но также я с радостью ждал возможности попрактиковаться во французском, и в итоге я неплохо справился. В течение этих десяти дней семья, где я гостил, относилась ко мне чрезвычайно тепло. Хозяева поддерживали мое желание говорить на французском, при этом понимая, что время от времени мне нужен покой. Все разговоры были en français – за игрой в настольный теннис, во время поездок на пляж и за неторопливыми обедами с большим количеством блюд из морепродуктов. Домой я вернулся в целости и сохранности, не считая того, что моя чувствительная кожа обгорела на солнце.

В то же лето в нашей школе появился немецкий мальчик по имени Йенс, который приехал сюда, чтобы улучшить свой английский. Поскольку я был единственным в классе, кто мог говорить по-немецки, он сидел со мной за одной партой и повсюду за мной ходил. Мне нравилось иметь товарища, с которым можно поговорить и скоротать время на переменах. Мы общались на смеси немецкого и английского. Йенс научил меня многим современным немецким словам, которых я не встречал раньше, например, Handy – «мобильный телефон» и Glotze – «телевизор». После того как он вернулся в Германию, мы стали поддерживать связь по электронной почте: он писал мне по-английски, а я отвечал по-немецки.

Взросление меняло меня – я становился выше ростом, а мой голос делался грубее. Родители научили меня пользоваться дезодорантом и бриться, хотя последнее оказалось для меня очень сложным и неприятным процессом, так что я часто отращивал длинную щетину. Всплеск гормонов влиял на то, как я воспринимал людей вокруг. Я не понимал, что такое чувства – они были чем-то, что просто случалось со мной, и зачастую как будто возникали из ниоткуда. Я лишь ощущал тягу быть к кому-то ближе и, не понимая близость как, прежде всего, эмоциональное понятие, подходил к другим ученикам на школьной площадке и вставал рядом настолько близко, что ощущал исходившее от их тел тепло. Я по-прежнему не понимал, что такое личное пространство, и не догадывался, что мое поведение может быть кому-то неприятно.

С одиннадцати лет я знал, что меня привлекают другие парни, хотя лишь несколько лет спустя осознал, что я «гей». Другие мои одноклассники интересовались девочками и много говорили о них, но это уже не делало меня большим изгоем, чем раньше – к тому времени я прекрасно понимал, что мой мир сильно отличается от их мира. Я никогда не стыдился своих чувств, потому что я их не выбирал; они были столь же спонтанны и столь же реальны, как другие физиологические следствия полового созревания. Все подростковые годы я был очень неуверен в себе из-за того, что меня дразнили, и из-за неспособности общаться со сверстниками, поэтому возможностей для свиданий у меня не было. В школе были уроки полового воспитания, но они не вызывали у меня интереса и не объясняли чувства, которые я испытывал.

Впервые я влюбился в шестнадцать лет, после того, как пошел в классы предуниверситетской подготовки. Мой класс был гораздо меньше, чем раньше – учеников было всего двенадцать – и среди новеньких оказался парень, который только что сюда переехал и так же изучал историю на продвинутом уровне, как и я. Он был высоким, общительным и уверенным в себе, хоть и появился в школе совсем недавно – во многом, он был полной моей противоположностью. Я странно себя ощущал, когда смотрел на него: у меня пересыхало во рту, желудок сжимался, а сердце начинало колотиться часто-часто. Поначалу мне было достаточно просто видеть его каждый день, хотя если он опаздывал, я не мог сосредоточиться на уроке и ждал, когда же он войдет в дверь.

Однажды я увидел, как он читает в школьной библиотеке, и сел за стол рядом с ним. Я так нервничал, что даже забыл представиться. К счастью, он узнал меня по классу и просто продолжил читать. Я так и сидел, не в силах произнести ни слова, все пятнадцать минут, пока не прозвенел звонок. Тогда мне пришла в голову мысль, что если я помогу ему с историей, мне будет намного проще с ним общаться. Страницу за страницей, я переписал весь конспект по истории за прошедший месяц и отдал ему, когда в следующий раз увидел его в библиотеке. Он удивился и спросил, почему я это делаю. Я ответил, что хочу помочь, поскольку он в школе недавно. Он взял тетрадь и поблагодарил меня. Я переписывал для него и другие конспекты, которые он принимал только после того, как я заверял его, что мне это совсем не трудно. Однако, он ни разу не пытался заговорить со мной как с другом или как-то провести со мной время. Я не находил себе места и вскоре написал о своих чувствах в короткой записке, которую и отдал ему в библиотеке на одной из перемен. Отдав ему записку, я сразу вышел, так как не в силах был смотреть, как он читает мои самые сокровенные мысли. Позже, в конце учебного дня, когда я шел к воротам, я увидел, как он стоит на дорожке, смотрит по сторонам и ждет. В глубине души мне хотелось развернуться и убежать, поскольку я все еще был не в состоянии встретиться с ним, но было поздно: он меня заметил. Мы стояли друг напротив друга и на короткий счастливый миг мне показалось, что он меня понял. Он вернул мне записку и сказал спокойно и мягко, что он не тот человек, каким я хотел бы его видеть. Он не был зол или расстроен и не спешил уйти; он стоял и терпеливо смотрел на меня, пока я не опустил голову и не ушел.

Вернувшись домой, я сделал то, что всегда делал в моменты грусти и растерянности – стал слушать любимую музыку, которая, помогала мне успокоиться. Моей любимой группой были The Carpenters, но я часто слушал и других исполнителей, например, Alison Moyet и The Beach Boys. Я легко переношу повторы, так что иногда я проигрывал в плеере одну и ту же песню по сто раз, слушая ее часами без перерыва.

Последние два учебных года были сложны и по другим причинам. Новая структура уроков и новые темы стали для меня большой неожиданностью, и мне было сложно к ним привыкнуть. По истории мы изучали совсем не то, что раньше, и мне это было совсем не интересно. Письменных заданий стало гораздо больше, и мне было трудно писать о событиях и идеях, о которых я мало что знал и которые меня не увлекали. Однако, с учителем истории, мистером Секстоном, у меня были прекрасные отношения – гораздо лучше, чем с кем-либо из сверстников. Он уважал мою любовь к предмету и после уроков любил поговорить со мной о тех областях истории, которые интересовали меня больше всего. Программа продвинутого уровня была довольно гибкой, занятий было меньше, а темы были более узкими, и так что я мог учиться в комфортном для себя темпе. Однако, к концу последней четверти я ощущал себя уставшим и неудовлетворенным. Я хорошо сдал итоговые экзамены, но это не давало мне ответа на вопрос, который к тому времени постоянно крутился у меня в голове: «Что дальше?»

@темы: переводы, born on a blue day, СА

---

"Born on a Blue Day", Глава 6, часть 4

(продолжение)

Когда мне было тринадцать, отец научил меня играть в шахматы. Он показал мне фигуры и доску, за которой иногда играл с друзьями, и спросил, не хочу ли я научиться. Я кивнул, и тогда он показал, как движется по доске каждая из фигур, и объяснил основные правила игры. Мой отец был самоучкой, играл нечасто и просто ради удовольствия. Однако, он был удивлен, что я победил его в первой же партии. «Новичкам везет», – сказал он, после чего расставил фигуры на начальные позиции, и мы сыграли еще раз. Я снова выиграл. В тот момент отцу пришла мысль, что мне будет полезно поиграть с другими людьми в шахматном клубе. Он знал один клуб поблизости и пообещал сводить меня туда на следующей неделе.

Есть много математических задач, связанных с шахматами: самая знаменитая и моя любимая из них известна как «Задача о ходе коня». Она заключается в том, чтобы найти путь, по которому конь (он ходит буквой «L» – на две клетки по вертикали и одну по горизонтали или одну по вертикали и две по горизонтали) может пройти по всем клеткам доски, посетив каждую только по одному разу. Над этой задачей веками размышляли многие известные математики. Одно из простых решений использует «правило Варнсдорфа»: при обходе доски конь следует на то поле, с которого можно пойти на минимальное число еще не пройденных полей. Если таких полей несколько, то можно пойти на любое из них. Ниже показан пример решенной задачи о ходе коня.



Клуб, в котором я играл, находился в двадцати минутах ходьбы от дома. Раз в неделю отец приводил меня туда, а вечером забирал. Члены клуба собирались в небольшом зале рядом с библиотекой, а руководил ими невысокий мужчина по имени Брайан, чье морщинистое лицо напоминало чернослив. В зале стояли ряды столов и стульев, над шахматными досками, ссутулившись, сидели пожилые люди. Во время игры было очень тихо – если не считать стука переставляемых фигур, тиканья часов, шороха подошв и гудения флуоресцентных ламп. Отец познакомил меня с Брайаном и сказал ему, что я новичок, но быстро учусь и люблю играть, хоть и очень застенчив. Брайан спросил, знаю ли я, как расставлять фигуры перед началом игры. Я кивнул, и он попросил меня сесть за свободный стол с доской и расставить все фигуры на их начальные позиции. Когда я закончил, Брайан подозвал пожилого мужчину в очках с толстыми стеклами и попросил сесть напротив и сыграть со мной. Брайан и отец стояли позади и смотрели, как я нервно передвигаю фигуры. Полчаса спустя мой оппонент опрокинул своего короля и встал. Я не знал, что это значит, пока Брайан не подошел ко мне и просто сказал: «Ты выиграл – молодец».

Мне нравилось играть в клубе каждую неделю. Там было тихо, и мне не нужно было разговаривать или активно взаимодействовать с другими игроками. Когда я не играл в шахматы в клубе, я читал дома книги о них, которые взял в местной библиотеке. Вскоре я только и разговаривал, что о шахматах – я даже говорил, что хочу стать профессиональным шахматистом, когда вырасту. Когда Брайан спросил, не хочу ли я поучаствовать в соревнованиях и сыграть с членами других клубов, я с радостью согласился, ведь это значило, что я смогу еще больше играть в шахматы. Матчи проходили в разные дни недели, но с каждым игроком заранее договаривались, будет ли он свободен. Брайан забирал меня на машине и вез, иногда с еще одним членом команды, к месту соревнований. Эти игры происходили в более официальной обстановке, чем те, что в клубе, и каждому игроку полагалось записывать все ходы на заранее выданном листе бумаги. Я выигрывал большинство своих матчей и быстро стал постоянным членом соревновательной команды клуба.

После каждого матча я забирал листок с собой и, сидя на полу спальни, воспроизводил все ходы на собственной доске, анализируя позиции и придумывая способы улучшить тактику. Этот совет я прочел в одной из книг, и это помогало мне не повторять ошибок, а заодно запоминать наиболее частые расстановки фигур во время игры.

Сложнее всего в шахматных матчах для меня было сохранять концентрацию в течение долгой игры, которая могла продолжаться по два-три часа. Обычно я над чем-то усиленно размышляю в течение короткого времени, а затем следует долгий период, когда мое внимание рассеяно и способность сосредотачиваться слабеет. Кроме того, мне сложно абстрагироваться от мелочей, которые происходят вокруг, например, чьих-нибудь шумных вздохов на другом конце зала. Бывало, что я занимал в игре выгодную позицию, а потом терял концентрацию, совершал неудачный ход и в результате проигрывал. Это всегда очень расстраивало.

Каждый месяц я читал свежий выпуск шахматного журнала в местной библиотеке. Однажды я прочел объявление о турнире, который проходил недалеко от моего дома. Помимо прочего, там было сказано: «Взнос за участие: заранее – скидка 5 фунтов, в день турнира – 20 фунтов». Я не понял, что такое «скидка», и решил, что участники турнира «скидываются» по 5 фунтов. Я спросил родителей, можно ли мне поучаствовать; они согласились и дали мне почтовый перевод на сумму, которую, как я думал, нужно послать: 5 фунтов. Две недели спустя я прибыл на место соревнования и назвал свое имя. Администратор проглядел свои записи, а потом сказал, что я, должно быть, ошибся, потому что я должен еще 15 фунтов (поскольку день соревнований уже наступил, нужно было заплатить полную сумму). К счастью, у меня были с собой деньги, и я заплатил взнос, хоть и был сильно озадачен всей этой ситуацией.

Игра шла на время, и первый свой матч я начал уверенно и активно. Вскоре я занимал сильную позицию на доске и имел большой запас времени против своего соперника. Я был очень доволен. Вдруг соперник сделал ход, нажал кнопку часов и резко встал. Он начал быстро расхаживать по коридору, ожидая моего хода. Я никак не ожидал такого и обнаружил, что не могу как следует сосредоточиться, пока он ходит и скрипит ботинками по твердому блестящему полу. Совершенно растерявшись, я сделал несколько неудачных ходов и проиграл. Я был сильно разочарован и, кроме того, был не в состоянии продолжать другие матчи, потому что окончательно утратил концентрацию. Я вышел из зала и пошел домой, решив, что турниры не для меня.

Однако, я продолжал играть сам с собой на полу своей спальни. Семья знала, что в это время меня не стоит беспокоить. Когда я играл один, шахматы успокаивали меня своими строгими правилами и закономерными последовательностями ходов и позиций. В 16 лет я сочинил игру из 18 ходов и послал ее в журнал, который регулярно читал в библиотеке. К моему удивлению, через несколько месяцев ее опубликовали на первом месте в рубрике писем от читателей. Родители так гордились, что поместили эту страницу в рамку и повесили в моей спальне.

@темы: переводы, born on a blue day, СА

---

"Born on a Blue Day", Глава 6, часть 3

(продолжение)

Другим моим любимым предметом в средней школе была история. С раннего детства я обожал запоминать длинные списки фактов, а на уроках истории таких фактов было множество: особенно меня интересовали имена и даты правления монархов, президентов и премьер-министров. Документальные тексты я люблю гораздо больше, чем художественные, поэтому информацию о людях и ключевых событиях истории я читал и изучал с большим удовольствием. Кроме того, мне нравилось анализировать тексты и пытаться понять взаимосвязи между различными концепциями и явлениями. Меня восхищало, что какое-то одиночное и, казалось бы, изолированное событие могло вызвать целый ряд других событий, словно эффект домино. Хитросплетения истории меня завораживали.

С одиннадцати лет я стал придумывать собственный мир исторических фигур, например, президентов и премьер-министров, и сочинял для каждого из них подробную и полную биографию. Имена, даты и события часто приходили мне в голову сами собой, и я много времени проводил, обдумывая вымышленные факты и увязывая их друг с другом. Некоторые из них были основаны на моих знаниях о настоящих исторических личностях и событиях, другие сильно отличались от реальности. Я и по сей день продолжаю обдумывать собственную историческую хронологию и добавлять в нее новых людей и события. Вот пример одной из придуманных мной исторических фигур:

Говард Сандум (1888–1967),
32-й президент Соединенных Штатов Америки
Сандум родился на Среднем Западе, в очень бедной семье. Он воевал в Первой мировой войне, а в 1921 году был избран от республиканской партии в Палату представителей. Три года спустя, в возрасте всего тридцати шести лет, он стал сенатором. В 1930 году он получил пост губернатора штата, а в ноябре 1938-го был избран президентом США, обогнав 64-летнего демократа Эвана Крамера. Будучи президентом, в декабре 1941 года Сандум объявил войну нацистской Германии и Японии. На выборах в ноябре 1944-го он проиграл демократу Уильяму Гриффину (родился в 1890) и вслед за тем отошел от большой политики. В отставке Сандум занимался написанием мемуаров – они были опубликованы в 1963 году. Его единственный сын Чарльз (1920–2000) пошел в политику вслед за отцом и занимал должность конгрессмена с 1966 по 1986 годы.

Были и школьные предметы, которые я не мог терпеть, и которые давались мне с большим трудом. Например, мне не нравилось столярное дело, и я не знал, как к нему подступиться. Мои одноклассники увлеченно пилили, шлифовали и сколачивали разные предметы из дерева, но мне было сложно следовать указаниям учителя, и я часто от всех отставал. Иногда учителю не хватало терпения, и он подходил ко мне и начинал помогать. Он считал меня лентяем, но правда была в том, что вся мастерская была для меня абсолютно чужеродным местом, и я не хотел там находиться.

То же касалось и физкультуры. Мне нравились упражнения, которые можно было выполнять в одиночку – я очень любил прыжки в высоту или с трамплина и всегда их ждал. К сожалению, чаще всего уроки проводились на поле и были посвящены командным играм, например, регби и футболу. Я с тоской ждал момента, когда назначались капитаны команд. Капитаны по одному набирали игроков себе в команду, пока в стороне не оставался стоять лишь один человек – и этим человеком почти всегда был я. Не то чтобы я не мог быстро бегать или ровно бить по мячу. Я просто не умел взаимодействовать с другими членами команды; я не знал, когда нужно бежать, когда пасовать, а когда уйти с дороги. Во время матча стоял такой шум, что я просто отключался, не сознавая этого и не замечая, что происходит вокруг, пока тренер или кто-нибудь из игроков не подходил ко мне и, нависая надо мной, говорил, чтобы я «был внимательнее» или «играл активнее».

Даже когда я стал старше, мне по-прежнему было трудно общаться с одноклассниками и заводить друзей. В первые месяцы учебы в средней школе мне повезло познакомиться с Реханом. Он родился в Британии, но его семья переехала сюда из Индии пятьдесят лет назад. Рехан был высоким и худым, у него были очень густые черные волосы, и он регулярно расчесывал их щеткой, которую носил с собой в рюкзаке. Другие школьники дразнили его из-за необычной внешности – у него не было двух передних зубов, а верхняя губа была рассечена шрамом из-за давней травмы. Возможно, потому что он сам был застенчивым и нервным и – как Бабак – принадлежал другой культуре, мы стали друзьями и много времени проводили вместе. Я всегда сидел с Реханом за одной партой и гулял с ним по школьным коридорам, обсуждая свои интересы, пока другие играли на спортивном поле и детской площадке во время перемен. Иногда Рехан читал мне стихи; он знал много стихов, а также писал свои, и его очень интересовали слова и язык. В этом мы тоже были похожи.

Рехан любил Лондон и регулярно ездил по нему на метро, посещая исторические места, где жили знаменитые поэты, а также посещал мечеть в Уимблдоне для пятничных молитв. Он с удивлением узнал, что я, живя в Лондоне всю жизнь, не видел ничего кроме соседних с домом улиц. Тогда по выходным он стал приглашать меня покататься на метро и посмотреть такие достопримечательности как Тауэр, Биг-Бен и Букингемский дворец. Он покупал мне билет, и мы шли на платформу, где ждали поезд. В метро было мрачно и сыро. Я помню, как смотрел под ноги и заметил сгоревшую спичку и мятую пачку от сигарет с надписью: «Внимание! Курение наносит вред вашему здоровью».

Когда мы садились в поезд, Рехан показывал мне карту линий и станций метро: желтая – Кольцевая линия, синяя – Виктория, зеленая – Дистрикт. Поезд все время сотрясался на ходу, как будто непрерывно чихал. Центр Лондона мне не понравился – там было слишком много людей, красок, звуков и запахов – я не мог воспринять столько информации сразу, и у меня заболела голова. К счастью, Рехан водил меня по тихим местам подальше от толп туристов и прохожих. Мы ходили по музеям, библиотекам и галереям. Рехан мне очень нравился, с ним всегда было спокойно.

В школе Рехан много болел и все чаще пропускал занятия. Мне приходилось привыкать к его отсутствию, что было нелегко, и одноклассники начинали дразнить меня за то, что у меня нет друзей. Когда школьная библиотека была закрыта, на переменах я просто бродил по коридорам, пока не звенел следующий звонок. Я с тоской ждал групповых занятий на уроке, где раньше с удовольствием работал с Реханом. Учитель громко задавал вопрос: «Кто окажет мне услугу и станет напарником Дэниела?» Становиться моим напарником не хотел никто, и мне часто приходилось работать одному, что, впрочем, вполне меня устраивало.

@темы: переводы, born on a blue day, СА

---

...И все-таки цвет для меня имеют, прежде всего, звуки, а не буквы. По мере привыкания к японскому языку, обнаружила, что японские слова у меня в голове окрашиваются соответственно своему звучанию. Иероглифы цвета не имеют.

@темы: особенности, японский язык

---

"Born on a Blue Day", Глава 6, часть 2

(продолжение)

В сентябре 1990 года я пошел в среднюю школу. Тем летом мама поехала со мной в центр города, чтобы купить мне первую школьную форму: черный блейзер, черные брюки, белую рубашку и галстук в черно-красную полоску. Отец попробовал научить меня завязывать галстук, но когда после многочисленных попыток я ничуть не приблизился к успеху, он предложил, чтобы я просто ослаблял узел и затягивал его снова. Примеряя форму, я ерзал и вертелся – блейзер был сшит из толстой тяжелой ткани, а новые кожаные ботинки сидели очень туго и жали в пальцах. Мне также понадобился ранец, чтобы носить в школу учебники и разные принадлежности: ручки, карандаши, блокнот, точилку, ластик, циркуль, линейку, транспортир и альбом для рисования.

Я учился в школе Баркинг Эбби (рядом с церковью Святой Маргариты, где в 1762 году венчался капитан Джеймс Кук). В первый учебный день отец помог мне завязать галстук и застегнуть пуговицы на манжетах рубашки. Мы доехали на автобусе до школьных ворот, и он сказал мне, чтобы я держался, и что первый день в новой школе – это всегда сложно, но и увлекательно. Он повернулся и пошел домой, а я провожал его взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду. Затем я нерешительно последовал за другими детьми, которых вели в спортзал неподалеку – там директор должен был поприветствовать новых учеников. В зале едва хватало места, чтобы все дети расселись на полу. Несколько учителей стояли вдоль стен. Пол был покрыт пылью, и я сел позади как раз в тот момент, когда директор – мистер Максвелл – попросил тишины и начал говорить. Мне было трудно сосредоточиться на его речи, поэтому я смотрел в пол, водил пальцами по тонкому слою пыли и ждал, пока собрание закончится. Нас распределили по классам, назначили руководителей и попросили вести себя тихо и разойтись по кабинетам. Я с радостью обнаружил, что школьная библиотека находится за соседней дверью с моим классом. После переклички в классе нам выдали расписание на неделю. Все предметы преподавались разными учителями в разных кабинетах, разбросанных по школе. Пожалуй, именно к этому было сложнее всего привыкнуть после начальной школы – каждый час переходить в новый класс и к новому учителю.

Знакомых лиц из моей прежней школы было мало. Бабак, мой единственный близкий друг оттуда, теперь учился в другой части города. Я ужасно нервничал и ни с кем не пытался заговорить даже для того, чтобы познакомиться. Вместо этого я смотрел на часы и мечтал о том, чтобы стрелки вращались быстрее и день поскорее закончился. С пронзительной трелью звонка дети высыпали на игровую площадку. Пока все выбегали из класса, я держался позади, поскольку опасался, что меня могут толкнуть. Я пошел в библиотеку, расположенную за соседней дверью, взял с полки энциклопедию, сел за незанятый стол и начал читать. Я следил за временем по библиотечным часам на стене, так как не хотел опоздать на урок. Меня ужасала мысль, что я войду в класс, а все остальные будут уже сидеть на местах и смотреть на меня. Когда прозвенел звонок на обед, я вновь преодолел короткий путь до библиотеки и сел читать за тот же стол.

В начальной школе я брал с собой обед, еще с вечера приготовленный мамой. Однако, теперь родители настояли на том, чтобы я обедал в школе, поскольку мне, как ребенку из малообеспеченной семьи, полагались купоны на еду. Почитав полчаса, я отправился в столовую. Очереди уже не было, и я мог спокойно взять поднос и выбрать себе еду. Я взял рыбные палочки, фасоль и жареную картошку. Я проголодался и поэтому положил еще пончик на десерт. Подойдя к стойке, я протянул купон женщине, которая стояла там и нажимала на кнопки. Купона не хватило, чтобы покрыть стоимость пончика, и она сказала мне, что я должен заплатить недостающее. Я не ожидал этого и запаниковал, ощутив, как краснеет мое лицо, а к глазам подступают слезы. Заметив мое состояние, женщина сказала, чтобы я не волновался и взял пончик просто так, все-таки это мой первый день в школе. Я нашел незанятый столик и сел. Столовая была уже полупустой, но я съел обед как можно быстрее, чтобы никто не сел рядом, а затем сразу ушел.

Когда настало время идти домой, я подождал, пока выйдет на улицу основная масса детей, и только потом добрался до автобусной остановки, которую запомнил – именно на ней я сошел этим утром. Я впервые сам пользовался общественным транспортом и не догадался, что для того, чтобы вернуться домой, мне нужен автобус, идущий в противоположную сторону. Когда подошел автобус, я зашел в него и назвал свою улицу (предварительно отрепетировав это в уме). Водитель что-то ответил, но я не расслышал его и машинально протянул деньги за билет. Он повторил еще раз, но я не смог его понять – я был слишком сосредоточен на том, чтобы не запаниковать от мысли, что еду на автобусе один. Я продолжал стоять, потому водитель в конце концов шумно вздохнул и взял деньги. Я оторвал билет и сел на ближайшее пустое место. Когда автобус двинулся, я стал ждать, что он вот-вот повернет к дому, однако, он не сворачивал и увозил меня все дальше и дальше. Занервничав, я побежал к двери и стал нетерпеливо ждать, когда же автобус остановится и откроются двери. К тому времени я уже осознал свою ошибку, так что выскочил и перешел через дорогу к другой остановке. В этот раз, когда подъехал автобус, и я сообщил водителю, куда мне нужно, он ничего не сказал, а просто назвал уже известную мне цену за билет, и я с облегчением понял, что сел на нужный маршрут. Еще большее облегчение я испытал через двадцать минут, когда увидел свою улицу из окна автобуса и понял, что наконец-то прибыл домой.

Спустя некоторое время, набравшись опыта, я смог один ездить в школу и обратно. Остановка была совсем недалеко от нашего дома на Марстон-авеню, и, поскольку я выучил все расписание автобуса, я никогда не опаздывал – кроме, разумеется, тех случаев, когда опаздывал сам автобус.

Каждый учебный день начинался с переклички в основном классе, а затем начинались уроки в разных кабинетах и зданиях на территории школы. К сожалению, поскольку у меня нет внутреннего чувства направления, я легко могу заблудиться даже в местах, где прожил много лет, если не считать тех маршрутов, которые я целенаправленно выучил путем многократных повторов. Поэтому, чтобы не заблудиться по пути на урок, мне оставалось идти по пятам за одноклассниками.

Разумеется, одним из моих любимых школьных предметов была математика. В первый же день занятий все ученики выполнили тест, по результатам которого их распределили по группам – в первую (лучшую), вторую, третью или четвертую. Я оказался в первой. Насколько я мог судить, занятия здесь шли в более быстром темпе, чем в начальной школе. Нам преподавали широкий набор тем, и, казалось, все в классе были увлечены и заинтересованы. Больше всего я любил числовые последовательности, например, ряд Фибоначчи (1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55 …), где каждый следующий член являлся суммой двух предыдущих, а также статистику (например, вычисление среднего арифметического и медианного значения для набора чисел) и задачи на вероятность.

Многие люди плохо понимают, что такое вероятность. Например, в задаче «У женщины двое детей, из них одна девочка. Какова вероятность, что второй ребенок – тоже девочка?» ответ будет не 1 к 2, а 1 к 3. Дело в том, что, поскольку у женщины уже есть одна девочка и, следовательно, она не может иметь двух мальчиков, то оставшиеся варианты таковы: МД (мальчик и девочка), ДМ (девочка и мальчик) и ДД (девочка и девочка).

«Задача о трех картах» – еще один пример задачи, чье решение противоречит интуиции. Представьте себе три карты: одна с обеих сторон красная, вторая с обеих сторон белая, а третья с одной стороны красная, а с другой белая. Человек кладет карты в мешок и перемешивает, а затем достает одну наугад и кладет на стол. Она ложится красной стороной вверх. Какова вероятность, что вторая сторона тоже красная? Кто-то считает, что, раз карт с красными сторонами только две (у одной обе стороны красные, у другой одна), то шанс должен быть 1 к 2, то есть, другая сторона карты с равной вероятностью может быть красной или белой. Однако, на самом деле, вероятность, что другая сторона окажется красной – 2 к 3. Чтобы представить это, мысленно возьмите карту с двумя красными сторонами и обозначьте одну ее сторону буквой А, а другую сторону – буквой В. На карте, где одна сторона белая, а другая красная, обозначьте красную сторону буквой С. Теперь представьте, что некая карта вынимается красной стороной вверх. Варианты с красными сторонами – это А, В или С. Если мы видим А, то другая сторона В (красная). Если видим В, то другая сторона А (красная). Если видим С, то другая сторона белая. Таким образом, вероятность, что вторая сторона окажется красной – 2 к 3.

@темы: переводы, born on a blue day, СА

---

"Born on a Blue Day", Глава 6, часть 1

Глава 6
Взросление

Я успел досчитать до семи – ровно столько секунд понадобилось моему отцу, чтобы, шатаясь, осесть на пол гостиной и превратиться в тень самого себя. Он лежал на спине, дыша хрипло и прерывисто, его широко раскрытые воспаленные глаза пристально глядели на меня.

Болезнь моего отца проявляла себя постепенно – его поведение начало меняться вскоре после рождения близняшек. Он перестал работать в саду и отказывался видеть старых друзей. На него находили приступы то чрезмерной болтливости, то почти полного молчания. Физически он за пару месяцев, казалось, постарел лет на десять: сильно исхудал, осунулся и передвигался по дому все более медленно и неуверенно. Даже морщины на его лице стали глубже.

Мне было десять, когда я невольно стал свидетелем первого нервного срыва своего отца. В предыдущие месяцы мама как могла ограждала нас от все более явных признаков его болезни. В тот день, однако, я вошел в гостиную незамеченным и увидел, как отец, спотыкаясь, бродит по комнате с расширившимися глазами и что-то неразборчиво бормочет. Я ничего не делал, только молча наблюдал за ним, не зная, как к этому отнестись, но при этом не желая оставлять его одного. На шум падения прибежала мама. Она мягко оттеснила меня в сторону и велела идти к себе. Она объяснила, что отцу нездоровится и она уже вызвала врача. Через десять минут приехала скорая с выключенной сиреной. Стоя на лестнице, я смотрел, как отца положили на носилки, укутали одеялом и унесли.

На следующий день в доме стало тише и как будто холоднее. Я помню, как сидел в своей комнате и пытался разобраться в своих чувствах по поводу отца. Я знал, что должен что-то испытывать, но не был уверен, что именно. В конце концов, я понял, что дом кажется без него неполным и мне хочется, чтобы он вернулся.

Нам сказали, что отцу нужно время, чтобы поправиться, и что его забрали в больницу, где он будет лечиться. Его не было дома несколько недель. Нас, детей, к нему не пускали, хотя мама ездила на автобусе навещать его. Он лежал в психиатрической клинике, но мы были слишком малы, чтобы понимать, что такое психическое заболевание. Мама не обсуждала с нами состояние отца, только говорила, что он идет на поправку и скоро вернется домой. Тем временем, оставшись с семью детьми (из которых пятеро были от четырех лет и младше), мама во многом полагалась на поддержку своих родителей, друзей семьи и помощников, вызванных из социальной службы. Нам с братом тоже приходилось помогать всеми силами – например, мыть посуду и носить покупки.

Когда отца выписали из больницы, мы не праздновали его возвращение. Мы пытались в каком-то смысле вернуться к нормальной жизни. Отец старался заниматься повседневными делами – менять подгузники и готовить ужин – что он обычно и делал до того, как на него обрушилась болезнь. Но все было по-другому, и, думаю, я знал, что как раньше уже не будет. Человека, который защищал меня и заботился обо мне, отдавая все силы и энергию, больше не было – вместо него появился человек, который сам нуждался в защите и заботе. Врачи прописали ему лекарства и рекомендовали регулярно отдыхать. Каждый день после обеда он поднимался в свою комнату и спал несколько часов. Мама просила моих братьев и сестер, чтобы они играли так же тихо, как я, чтобы его не тревожить. Когда начинал плакать кто-то из младенцев, мама первым делом выносила их из дома в сад, и только там уже занималась ими.

Отношения между родителями тоже изменились. Маме, которая прежде опиралась на отца и в практическом, и в эмоциональном смысле, пришлось переосмыслить их совместную жизнь и, в каком-то смысле, начать все с нуля. Их разговоры стали короткими, а то слаженное взаимодействие, которое они прежде отточили до совершенства, казалось, исчезло вовсе. Им как будто заново пришлось учиться строить отношения друг с другом. Они все чаще ссорились, и тогда их голоса становились громкими и темными. Мне не хотелось слышать, как они ругаются, и я зажимал уши руками. Часто после особенно шумной ссоры мама приходила в мою комнату посидеть в тишине. Мне хотелось укутать ее в мягкую тишину, как в одеяло.

Состояние моего отца колебалось изо дня в день и от недели к неделе. Были долгие периоды, когда он разговаривал с нами и вел себя, как обычно, но они прерывались внезапными приступами бессвязной зацикленной речи, замкнутости и дезориентации. В последующие годы он еще несколько раз отправлялся в больницу на несколько недель. А потом болезнь как будто отступила так же внезапно, как и появилась. Отец начал гораздо лучше есть и спать, стал физически крепче и эмоционально стабильнее, к нему вернулись уверенность и энергия. Отношения моих родителей пошли на лад, и за этим последовало рождение восьмого ребенка, моей сестры Анны-Мари. Она родилась летом 1990 года. Еще через семнадцать месяцев, за четыре дня до моего тринадцатого дня рождения, появилась на свет их последняя дочь, Шелли.

Улучшение здоровья отца и очередное прибавление в семье означали новый переезд – в 1991 году мы перебрались в дом с четырьмя спальнями на Марстон-авеню. К дому примыкала терраса, позади был разбит большой сад, а поблизости находилось несколько магазинов и парк. Как и во всех наших домах до этого, в нем была лишь одна ванная и туалет на всю семью из одиннадцати человек. Перед дверью в ванную нередко выстраивалась очередь. Гостиная и столовая были разделены дверями, которые часто держались открытыми, так что комнаты на нижнем этаже как бы переходили одна в другую. Когда я обдумывал какую-то мысль или идею, я прохаживался по всему этажу – из гостиной в столовую, на кухню, в коридор, снова в гостиную и дальше по кругу. Опустив голову и прижав руки к телу, я ходил, погрузившись в свои мысли и не замечая никого вокруг.

@темы: переводы, born on a blue day, СА

---

"Born on a Blue Day", Глава 5, часть 4

(окончание)

Большую часть детства моими друзьями были родные братья и сестры. Хоть они играли в мяч лучше меня и гораздо быстрее научились заводить друзей, они любили меня, потому что я был их старшим братом и мог читать им сказки. Со временем они научились играть со мной, вовлекая меня в занятия, которые мне нравились и в которых я мог полноценно участвовать. Однажды, посмотрев, как мама гладит белье, я вытащил всю свою одежду из шкафа и комода и отнес ее в гостиную. Мама разрешила мне взять утюг, когда тот уже был выключен и остыл; тогда я стал брать каждый предмет одежды и водить по нему утюгом. Братья и сестры увидели это и спросили, можно ли им поиграть со мной. Я видел, как мама сбрызгивает одежду водой перед тем, как ее прогладить, поэтому сказал своей сестре Клэр принести брызгалку и смачивать каждую вещь, а потом передавать мне. Ли тоже захотел поучаствовать, поэтому я сказал, чтобы он встал по другую сторону от меня, забирал проглаженную одежду и складывал ее. Своему брату Стивену, которому тогда было четыре года, я поручил сортировать сложенную одежду: отдельно футболки, отдельно свитера, отдельно брюки и так далее. Когда одежда заканчивалась, я говорил Стивену развернуть все вещи и передать их обратно Клэр, чтобы она снова их сбрызгивала и отдавала мне для глажки, а я буду передавать их Ли, который будет их складывать, а Стивен снова сортировать по стопкам – и так по кругу. Часто мы так играли часами.

Была и еще одна игра, в которую я играл с братьями и сестрами. Я собирал все книги, которые мог найти в доме – а книг у нас были сотни – и нес их в самую большую комнату, в спальню девочек. Там я разделял все книги на художественные и публицистические, а потом складывал их в стопки по тематике: исторические, любовные, приключенческие и так далее. Каждую из получившихся стопок я сортировал в алфавитном порядке. Затем я вырезал из бумаги квадраты и делал для каждой книги карточку, записывая ее название, имя автора, год издания и рубрику (публицистические > исторические > «Д»). Книги я складывал в коробки, соблюдая правильный порядок, и расставлял их по комнате, чтобы братья и сестры могли их просматривать и читать. Когда кто-то из них хотел взять книгу, я вынимал из нее карточку и клал в стеклянную банку, а им выдавал другой кусочек бумаги, где было написано время, когда книгу нужно было вернуть. На летних каникулах родители разрешали нам держать все книги вместе с карточками в коробках, но в остальное время нам приходилось убирать карточки в конце игры и расставлять книги обратно по полкам и столам.

Иногда во время игр с братьями и сестрами я подходил к кому-нибудь из них и трогал их шею указательным пальцем – это давало мне приятное ощущение тепла и уверенности. Я не догадывался, что их это могло раздражать или выглядело неприличным, и перестал так делать только когда мама сделала мне замечание. Впрочем, иногда я и сейчас могу потрогать чью-нибудь шею, если нахожусь в сильном волнении или предвкушении; для меня это способ поделиться своими ощущениями с другими. Мне трудно было воспринять идею, что у людей есть личное пространство, которое нельзя нарушать и к которому нужно относиться с уважением. Мне не приходило в голову, что мое поведение было неприятным или назойливым, и обижался, когда братья и сестры злились на меня, казалось бы, без видимой причины.

Трудности я испытывал со многими повседневными вещами – например, с чисткой зубов. Звук скребущей по зубам щетки был для меня физически болезненным. Если я проходил мимо ванной, когда кто-то чистил зубы, мне приходилось зажимать уши и ждать, пока звук прекратится, иначе я не мог заниматься никакими делами. Из-за такой чувствительности я чистил зубы очень быстро, да и то только после уговоров родителей. Мне очень повезло, что у меня редко болели зубы, возможно, потому что я пил много молока и ел мало сладкого. Проблема продолжалась несколько лет и приводила к частым спорам с родителями, которые не могли понять, почему я не хочу чистить зубы. Иногда они приносили щетку и пасту ко мне в комнату и не уходили, пока я не выполню процедуру. Только ближе к подростковому возрасту я понял, что проблему нужно как-то решать. Братья и сестры, а также дети в школе, стали замечать, что у меня темные зубы, и дразнили меня, что еще больше отбивало у меня желание разговаривать. Я попробовал затыкать уши ватой, чтобы не слышать скрежета зубной щетки. Кроме того, чтобы отвлечься, я чистил зубы и одновременно смотрел маленький телевизор, стоявший у меня в комнате; в противном случае у меня возникал рвотный рефлекс. Благодаря этим несложным усилиям я привык чистить зубы ежедневно. Когда впервые за много лет я пошел к стоматологу, то заткнул уши ватой, чтобы не слышать звуков бормашины и других инструментов. Сегодня я спокойно чищу зубы дважды в день. Я пользуюсь электрической щеткой, которая не издает такого противного звука, как обычные щетки.

Не меньшей проблемой для меня было научиться завязывать шнурки. Как бы сильно я ни старался, я не мог заставить свои руки выполнять те действия, что раз за разом показывали мне родители. Потом мама купила мне большой игрушечный ботинок с толстыми шершавыми шнурками, чтобы помочь мне тренироваться. Я возился с ним часами, пока руки не начинали краснеть и чесаться от долгого контакта со шнурками. А тем временем, отец каждое утро завязывал мне ботинки перед тем, как отвести в школу. Только в восемь лет я научился зашнуровывать обувь сам.

Помимо этого, я с трудом различал лево и право (мне и сейчас приходится прилагать для этого усилия). На самом деле, отцу приходилось не только завязывать мне шнурки, но и надевать ботинки. Когда я пытался обуться сам, то иногда просто доводил себя до истерики и зашвыривал ботинки куда-нибудь. В конце концов, родители придумали наклеивать на обувь ярлычки с буквами «Л» и «П». Тогда я наконец-то смог надевать ботинки сам и в целом стал лучше различать левую и правую сторону.

Когда я куда-нибудь шел, даже по улице, я всегда опускал голову вниз и смотрел, как движутся мои ноги. Часто я врезался во что-нибудь и тогда останавливался. Мама ходила вместе со мной и регулярно напоминала, чтобы я смотрел вперед, но если я и поднимал голову, то тут же опускал ее снова. Однажды она посоветовала мне выбрать какой-нибудь объект в отдалении – забор, дерево или здание – и смотреть на него, пока я иду. Этот простой прием помог мне держать голову прямо, и за следующие месяцы моя координация заметно улучшилась. Я перестал врезаться в предметы и стал чувствовать себя увереннее.

На Рождество, незадолго до моего девятого дня рождения, мне подарили велосипед, как и моему брату Ли. На оба велосипеда родители поставили маленькие боковые колеса. И хотя брат очень быстро перестал нуждаться в подстраховке, я ездил с ними еще много месяцев, притом что Ли был на два с лишним года младше меня. Из-за плохого равновесия и координации мне было сложно рулить и крутить педали одновременно. Я стал тренироваться – сидя на кухонном стуле, я держал перед собой длинную деревянную ложку и одновременно совершал круговые движения ногами. Через некоторое время после таких упражнений я смог кататься вместе с братом по улицам рядом с домом. Ему хотелось ездить со мной наперегонки, но он разгонялся настолько, что я паниковал и путался в собственных ногах. Падения с велосипеда быстро стали для меня привычным делом, так же как синяки и ссадины на руках и ногах.

Плохая координация также досаждала мне, когда я учился плавать; я был последним в классе, кто научился переплывать бассейн хотя бы поперек. Я боялся воды – боялся, что меня утянет вниз и я не смогу выплыть. Инструкторы бассейна были понимающими людьми и ради безопасности снабдили меня надувными нарукавниками и пенопластовыми блоками, но мои трудности только усиливали ощущение, что я был другим и отличался от сверстников, которые легко научились плавать за годы до того, как я освоил первые гребки. Только когда я был уже почти подростком, я вдруг утратил страх воды и обнаружил, что могу плыть и держаться на воде без вспомогательных средств. Меня охватил невероятный восторг, я почувствовал, будто сделал гигантский шаг вперед. Мое тело наконец начало меня слушаться.

В последний год начальной школы в нашем классе появился новый ученик – иранский мальчик по имени Бабак, родители которого бежали от режима Хомейни. Он был очень умным, хорошо говорил по-английски и отлично знал математику. Бабак стал моим первым настоящим другом. Он был первым, кто обратил внимание не на мои отличия, а на то, что у нас было общего – в частности, любовь к словам и числам. Его семья тоже была ко мне очень добра – помню, его мама всегда угощала меня чаем, когда я играл с ним в скраббл в его саду.

Бабак был очень уверенным себе и хорошо ладил со всеми в классе. Неудивительно, что именно его выбрали на главную роль в амбициозной школьной постановке пьесы «Суини Тодд» – жуткой истории о парикмахере-убийце, который делал из своих жертв начинку для пирогов. Бабак несколько недель ходил на репетиции и каждый раз брал меня с собой. Я сидел на ящике из-под костюмов в самом дальнем углу и читал строчки диалогов вслед за актерами. Я приходил с ним туда каждый день. Внезапно, в день спектакля, Бабак не появился на генеральной репетиции – оказалось, что он заболел и не сможет выступить. Учителя ударились в панику и начали спрашивать, может ли кто-нибудь его заменить. Я вдруг понял, что, присутствуя на каждой репетиции, выучил все реплики – и согласился принять участие, хоть и ужасно нервничал. Во время спектакля я произнес все фразы персонажа в нужном порядке, лишь иногда пропуская свою очередь, потому что мне было трудно слушать других людей на сцене, и я не сразу мог понять, какие реплики предназначались залу, а какие были диалогом между актерами. Мои родители, которые сидели в зале, сказали потом, что я почти не проявлял эмоций и все время смотрел в пол, но я продержался до конца пьесы, и это было достаточным успехом и для них, и для меня.

@темы: переводы, born on a blue day, СА

---

Когда мне хочется поворчать о состоянии русского языка, я вспоминаю замечательную книгу К. И. Чуковского "Живой как жизнь".

"...на меня, как на всякого моего современника, сразу в два-три года нахлынуло больше новых понятий и слов, чем на моих дедов и прадедов за последние два с половиной столетия. Среди них было немало чудесных, а были и такие, которые казались мне на первых порах незаконными, вредными, портящими русскую речь, подлежащими искоренению и забвению.
Помню, как страшно я был возмущен, когда молодые люди, словно сговорившись друг с другом, стали вместо до свиданья говорить почему-то пока.

Или эта форма: «я пошел» вместо «я ухожу». Человек еще сидит за столом, он только собирается уйти, но изображает свой будущий поступок уже совершенным.
С этим я долго не мог примириться.

В то же самое время молодежью стал по-новому ощущаться глагол переживать. Мы говорили: «я переживаю горе» или «я переживаю радость», а теперь говорят: «я так переживаю» (без дополнения), и это слово означает теперь: «я волнуюсь», а еще чаще: «я страдаю», «я мучаюсь».
Такой формы не знали ни Толстой, ни Тургенев, ни Чехов. Для них переживать всегда было переходным глаголом. А теперь я слышал своими ушами следующий пересказ одного модного фильма о какой-то старинной эпохе:
— Я так переживаю! — сказала графиня.
— Брось переживать! — сказал маркиз.

По-новому осмыслился глагол воображать . Прежде он означал фантазировать. Теперь он чаще всего означает: чваниться, важничать.
— Он так воображает , — говорят теперь о человеке, который зазнался.
Правда, и прежде было: воображать о себе («много о себе воображаете» и т. д.). Но теперь уже не требуется никаких дополнительных слов.

Очень коробило меня заносчивое выражение я кушаю. В мое время то была учтивая форма, с которой человек обращался не к себе, а к другим.
— Пожалуйте кушать!
Если же он говорил о себе: я кушаю - это ощущалось, как забавное важничанье."

------------------

Честно говоря, слово "кушать" меня коробит и в наши дни - в том числе, и по отношению к другим.
Но, на самом деле, интересно наблюдать, как меняется язык. Тем более, что некоторые изменения происходят практически на глазах. Взять, например, слово "нелицеприятный". Почему-то многие люди считают его синонимом слов "неприятный", "негативный". Для них "высказываться нелицеприятно" означает критиковать, высказываться резко. Тогда как "нелицеприятный" - это, на самом деле, "беспристрастный", "непредвзятый".

Вот, например, что пишет Wiktionary:

Значение
1. книжн. не основанный на лицеприятии, на стремлении угодить кому-либо; беспристрастный, справедливый
◆ В настоящее время, во всех концах России, все, даже самые отсталые люди, начинают сознавать живую потребность в суде правом и нелицеприятном. М. Е. Салтыков-Щедрин, «Сатиры в прозе», 1859–1862 г. (цитата из Национального корпуса русского языка, см. Список литературы)
◆ У нас не существует нелицеприятного уголовного суда; даже более, наш уголовный суд превратился в какое-то орудие мести. Б. А. Кистяковский, «В защиту права», 1909 г. (цитата из Национального корпуса русского языка, см. Список литературы)
◆ Строгий, мягкий, приятный, нелицеприятный, высоко державший преподавание, — таким видится Николай Дмитриевич. Андрей Белый, «На рубеже двух столетий», 1929 г. (цитата из Национального корпуса русского языка, см. Список литературы)
◆ Во всяком случае, он сумел создать у нас атмосферу искренности и нелицеприятного говорения правды друг другу в глаза, а это одно уже было очень важно. В. П. Астафьев, «Зрячий посох», 1978–1982 г. (цитата из Национального корпуса русского языка, см. Список литературы)

2. неправ. вместо неприятный, грубый, жёсткий, обидный (использование слова в этом значении считается речевой ошибкой)
◆ Вместо приветствий американского президента встречают плакатами нелицеприятного содержания. Андрей Никонов, «ОДКБ меняет формат» // «РБК Daily», 23 июня 2006 г. (цитата из Национального корпуса русского языка, см. Список литературы)
◆ Во избежание неприятностей и ссор с соседями лишний раз проверьте состояние своей сантехники. Самокритичность позволит избежать нелицеприятных ситуаций. Александра Бастрич, Труд г. (цитата из Национального корпуса русского языка, см. Список литературы)

Что интересно, все примеры верного употребления - более чем 30-летней давности. Хотя значение "неприятный" все еще помечено как ошибочное, мне кажется, оно уже вытесняет первоначальное. Оно движется к тому, чтобы стать нормой. Пару лет назад меня это сильно возмущало. Сейчас - уже гораздо меньше.

@темы: лингвистика

---

Тест

Хм, левое все-таки перевесило. Вообще, на некоторые вопросы очень сложно было выбрать ответ)

@темы: тест, оффтопик

---

Когда я пишу о японском, то большей частью пишу о том, как сильно он отличается от русского (и других языков).
Но тут встретилась мелкая забавность, которая как раз роднит японский с русским.
В японском языке словами おばあさん (obaasan) "бабушка" и おじいさん (ojiisan) "дедушка" могут называть не только родственников, но и просто пожилых людей.
Точно так же можно поступать и со словами おばさん (obasan) "тетя" и おじさん (ojisan) "дядя".

@темы: японский язык

---

"Born on a Blue Day", Глава 5, часть 3

(продолжение)

Пока другие дети после школы гуляли в парках и на улицах, я предпочитал оставаться дома в своей комнате и, сидя на полу, о чем-нибудь размышлять. Иногда я играл в простую разновидность солитера, которую придумал сам. Каждой карте в колоде я присвоил численное значение: туз – 1, валет – 11, дама – 12, король – 13; остальные карты соответствовали своему достоинству. Целью игры было сохранить на руках как можно больше карт. В начале игры колода тасовалась, игрок снимал первые четыре карты и складывал в стопку. Если сумма карт в стопке оказывалась простым числом, эти карты «сгорали», если нет – сохранялись. Как и во многих других видах солитера, здесь присутствовал элемент удачи. Представим, что первые четыре карты – это двойка, семерка, король (13) и четверка. Этой стопке пока ничего не грозит, так как 2 + 7 = 9 (не простое), 9 + 13 = 22 (не простое), и 22 + 4 = 26 (также не простое). Теперь игрок должен решить – рискнуть положить еще одну карту на стопку или начать новую стопку с нуля. Если игрок решает не рисковать, все карты из стопки сохраняются. Если игрок продолжает добавлять новые карты, и сумма на каком-либо этапе достигает простого числа, то вся стопка «сгорает», и необходимо начать новую. Игра заканчивается, когда все пятьдесят две карты разыграны – то есть, либо «сгорели», либо находятся на руках у игрока. Чтобы определить окончательный счет, игрок подсчитывает общую сумму оставшихся у него карт.

Меня увлекала эта игра, поскольку она задействовала одновременно и память, и математические способности. Когда у игрока имеется стопка из четырех карт, еще не достигших простого числа, решение продолжать эту стопку или начинать новую зависит от двух факторов: суммарное значение карт в стопке на данный момент и значения оставшихся карт в колоде. Возьмем четыре карты из предыдущего примера: 2, 7, 13 (король) и 4, что в сумме дает 26. Игрок должен иметь в виду, сколько простых чисел ему может выпасть со следующей картой, если он продолжит стопку. Простые числа после 26 – это 29, 31 и 37 (поскольку максимальное значение карты – 13, в этом примере нет нужды рассматривать числа больше 39). Таким образом, тройка, пятерка или валет (11) приведут к сгоранию стопки, но любая другая карта позволит ее увеличить.

Также имеет смысл помнить значения оставшихся карт в колоде. К примеру, если вы достигли суммы 70, имея стопку из десяти карт, а в колоде при этом остаются три карты, то будет явным преимуществом знать, что в колоде остались, скажем, тройка, шестерка и девятка. В такой ситуации игроку стоит отложить те десять карт и начать новую стопку, поскольку 73 и 79 являются простыми числами. Я запоминал значения карт, остающихся в колоде на любом этапе игры, следующим образом: изначально в колоде есть четыре карты каждого достоинства (четыре туза, четыре двойки и т. д.). Каждый набор из четырех карт я представлял себе как квадрат, состоящий из точек. Квадраты имели различные цвета или свойства, в зависимости от достоинства карты; например, комплект тузов я представлял ярко светящимся, потому что единица для меня всегда выглядит как очень яркая точка света. Число 6 я вижу как маленькое черное отверстие, поэтому комплект шестерок я представлял как квадратную черную дырку. По ходу игры и по мере того, как карты становились известны, квадраты в моей голове меняли форму. Когда появлялся первый туз, яркий квадрат превращался в яркий треугольник. С первой шестеркой черный квадрат превращался в черный треугольник. Когда появлялся второй туз, яркий треугольник становился яркой линией, а с третьим тузом – яркой точкой. Когда все четыре карты одного достоинства были разыграны, зрительный образ этого комплекта исчезал из моей головы.

Карты помогают проиллюстрировать особое свойство простых чисел – неравномерность их распределения. Некоторые значения стопок в игре выгоднее, чем другие. К примеру, сумма 44 лучше, чем 34, потому что после 44 игроку могут выпасть только два простых числа – 47 и 53, а после 34 – четыре простых числа: 37, 41, 43 и 47, то есть, в два раза больше. Сумма 100 особенно неблагоприятна, так как следующая карта может дать пять простых чисел: 101, 103, 107, 109 и 113 (если окажется тузом, тройкой, семеркой, девяткой или королем, соответственно).

Моих родителей всегда беспокоило, что я слишком много времени провожу в своей комнате и не пытаюсь играть с детьми на улице. Мама дружила с женщиной, которая жила через несколько домов от нас, и у той была дочь примерно моего возраста. Однажды мама взяла меня с собой в гости, чтобы я пообщался с девочкой, пока женщины беседовали за чаем. Когда я начинал говорить о том, что меня интересовало, девочка меня перебивала. Это очень злило, потому что я не мог высказать, что хотел, и от этого накатывало чувство, будто я задыхаюсь. Мое лицо сделалось красным от напряжения, и девочка стала смеяться. От этого я покраснел еще сильнее, а потом окончательно разозлился, встал и ударил ее. Она расплакалась. Неудивительно, что больше меня туда не приглашали.

Мама просила моего брата Ли брать меня с собой, когда он шел играть с друзьями. Его лучшим другом был мальчик по имени Эдди, который жил через две улицы от нас. Большую часть времени Ли ходил в гости к нему, а не наоборот – у Эдди было намного больше игрушек, чем у нас. Они с братом играли в пинг-понг или футбол в саду, а я в это время сидел на качелях и ритмично покачивался взад-вперед.

Летом семья Эдди позвала Ли поехать с ними на неделю к морю. Моя мама предложила взять и меня, на что мать Эдди с радостью согласилась. Я колебался, потому что мне не хотелось отлучаться из дома. Но маме очень хотелось, чтобы я поехал – она надеялась, что это поможет мне набраться уверенности в компании других людей. После мягких, но настойчивых и долгих уговоров я согласился.

Когда мы приехали, поначалу казалось, что все хорошо. Погода стояла теплая и солнечная, родные Эдди были ко мне очень добры и внимательны. Однако, спустя всего день меня охватила ужасная тоска по дому, и мне захотелось поговорить с мамой. Неподалеку от места, где мы остановились, был платный телефон-автомат, поэтому я взял монеты, которые были у меня в кармане, и позвонил домой. Мама подняла трубку и услышала, как я плачу. Она спросила, что случилось, но я смог лишь ответить, что мне здесь плохо и я хочу домой. Через несколько минут деньги подошли к концу, и я попросил ее перезвонить мне, а потом повесил трубку и стал ждать. Я не догадался, что она не сможет позвонить сюда, ведь она не знает номер этого телефона. Я простоял у телефона больше часа и только потом ушел. Остаток отдыха я провел в слезах. Мать Эдди огорчалась и досадовала, что я не хотел проводить время со всеми, а сидел в общей спальне на полу, зажав уши руками. Это была моя первая и последняя поездка с Эдди и его семьей.

@темы: переводы, born on a blue day, СА

---

"Born on a Blue Day", Глава 5, часть 2

(продолжение)

Мне приходилось привыкать к ощущению одиночества, которое повисало вокруг меня на игровой площадке. Кроме прогулок между деревьев я коротал время тем, что считал камни под ногами или числа на сетке для игры в «классики». Часто я полностью погружался в собственные мысли, не обращая внимания на то, что видят или думают люди вокруг. Когда меня что-то увлекало, я складывал ладони вместе и прижимал пальцы к губам. Иногда я начинал непроизвольно похлопывать одной ладонью о другую. Если я делал это дома, мама сердилась и просила меня прекратить. Но я совершал эти действия неосознанно и чаще всего даже не замечал их, пока кто-то не говорил мне об этом.

То же касалось и разговоров с самим собой. Чаще всего я просто не сознавал, что рассуждаю вслух. Мне бывает очень сложно о чем-то думать, не проговаривая при этом свои мысли. Когда я что-то обдумываю, это вызывает сильное напряжение, в том числе и физическое; я чувствую, как напрягается мое тело. Я и сейчас все время двигаю руками и непроизвольно тереблю губы, когда думаю. Когда я говорю сам с собой, это помогает мне успокоиться или сосредоточиться.

Иногда ребята на площадке подходили ко мне и начинали обзываться или передразнивать мои движения. Мне не нравилось, когда они подходили так близко, что я кожей ощущал их дыхание. Я садился прямо на твердый бетон, зажимал уши руками и ждал, пока они уйдут. В неприятных ситуациях я всегда считал степени двойки: 2, 4, 8, 16, 32 … 1024, 2048, 4096, 8192 … 131072, 262144 … 1048576. Числа формировали узоры в моей голове, которые меня успокаивали. Из-за того, что я так отличался, дети не знали, что со мной делать, и им вскоре надоедало дразнить меня, потому что я не реагировал так, как им хотелось – не убегал и не плакал. Обзывания продолжались и позже, но я научился их игнорировать, и они перестали меня сильно волновать.

Люди с синдромом Аспергера хотят иметь друзей, но им это очень сложно дается. Я испытывал острое чувство изоляции, и это было очень болезненным. Чтобы компенсировать отсутствие друзей, я придумывал их сам, и они сопровождали меня на прогулках за деревьями вокруг игровой площадки. Среди них была женщина, которую я помню даже сейчас и по-прежнему ясно вижу ее лицо – умудренное возрастом, но прекрасное, по крайней мере, для меня. Она была очень высокой, больше шести футов ростом; с головы до пят ее укрывала длинная голубая накидка. Ее худое лицо было изборождено морщинами, потому что она была чрезвычайно стара – ей было больше ста лет. Ее глаза походили на бледные узкие щели, и она часто прикрывала их, когда глубоко задумывалась. Я не спрашивал, откуда она пришла, это не имело значения. Она сказала, что ее зовут Энн.

Каждую большую перемену я проводил за долгими неторопливыми разговорами с Энн. У нее был негромкий голос, всегда добрый, нежный и ободряющий. Мне было спокойно с ней. Ее жизнь сложилась непросто. Она была замужем за человеком по имени Джон, который работал кузнецом. Они были счастливы вместе, но у них не было детей. Джон давным-давно умер, и Энн была одинока. Она была рада моей компании не меньше чем я – ее. Она стала мне близким другом; что бы я ни сказал и ни сделал, она бы не ушла и не стала бы любить меня меньше. Я изливал ей все свои мысли, а она стояла и внимательно слушала, никогда не перебивая и не говоря, что я странный.

Мы часто вели философские беседы о жизни, о смерти и о чем угодно еще. Мы говорили о моей любви к божьим коровкам, о моих башнях из монет, о книгах и числах, о великанах и принцессах из моих любимых сказок. Иногда я задавал Энн вопросы, на которые она не могла ответить. Однажды я спросил ее, почему так отличаюсь от других, но она лишь покачала головой: «Я не могу этого сказать». Я испугался, что ответ настолько ужасен, что она не хочет меня огорчать, и не стал спрашивать снова. Но она сказала, чтобы я не беспокоился о других детях, и что у меня все будет хорошо. Она часто поддерживала меня, и это всегда помогало. После разговора с ней я всегда ощущал себя умиротворенно и радостно.

Однажды она появилась, когда я как обычно прогуливался за деревьями, на ходу постукивая каблуками по толстой шершавой коре. Она стояла совсем неподвижно, не так, как раньше. Она попросила меня взглянуть на нее, потому что хотела сказать что-то важное. Мне было трудно смотреть ей в глаза, но я поднял голову и посмотрел на нее. Ее губы были плотно сжаты, но лицо казалось мягче и светлее, чем раньше. Она молчала несколько минут, а потом заговорила, медленно и едва слышно. Она сказала мне, что уходит и не сможет вернуться. Я очень расстроился и спросил: «Почему?» Она ответила, что умирает и пришла проститься. После этого она исчезла и больше не появлялась. Я плакал и плакал, пока на слезы больше не осталось сил, и горевал о ней еще много дней. Она была очень дорога мне, и я знаю, что никогда ее не забуду.

Оглядываясь назад, я понимаю, что Энн была воплощением моего чувства одиночества и неуверенности. Она была порождением той части меня, что стремилась разобраться в моих проблемах и освободиться от них. Отпустив ее, я тем самым принял трудное решение постараться найти собственный путь в большой мир и научиться в нем жить.

@темы: переводы, born on a blue day, СА

---

"Born on a Blue Day", Глава 5, часть 1

Глава 5
Одиночка

Я помню, как стою один в тени деревьев, растущих по периметру школьной площадки, и смотрю, как бегают, играют и кричат другие дети. Мне десять лет, и я знаю, что каким-то невыразимым, необъяснимым образом отличаюсь от них. Дети шумят и носятся, налетая друг на друга и толкаясь. Я все время боюсь, что в меня ударит один из мячей, которые они пинают и подбрасывают, и отчасти именно поэтому предпочитаю стоять c краю, подальше от одноклассников. Я делаю так на каждой большой перемене, и по школе быстро расходятся шутки о том, что Дэниел разговаривает с деревьями, и вообще он странный.

На самом деле, я никогда не разговаривал с деревьями. Нет смысла говорить с предметами, которые не могут тебе ответить. Я говорю со своими кошками, но они хотя бы могут мяукнуть в ответ. Я любил стоять среди деревьев, потому что мог там прогуливаться туда и обратно, погрузившись в свои мысли, и не опасаться, что меня толкнут или собьют с ног. Во время этих прогулок на короткие мгновения возникало чувство, что я могу исчезнуть, просто шагнув за один из стволов. Желание исчезнуть у меня возникало не раз. Казалось, мне нигде нет места, словно я родился в каком-то не том мире. На меня давило ощущение, что я нигде не нахожу покоя или уверенности, что я всегда неким образом отделен от других.

Я все острее сознавал свое одиночество, и мне хотелось найти друга. У всех моих одноклассников был хотя бы один друг, а у большинства даже несколько. Иногда перед сном я часами лежал в кровати, глядя в потолок и представляя, каково это было бы – с кем-то дружить. Я не сомневался, что тогда вдруг перестал бы так отличаться от всех. Возможно, тогда, думал я, дети не будут считать меня странным. То, что у моих младших братьев и сестер были друзья, которые иногда приходили к нам после школы, ничуть не помогало. Я сидел у окна, выходящего в сад, и слушал, как они играют. Я не понимал, почему они не говорят о по-настоящему интересных вещах – например, о монетах, каштанах, числах или божьих коровках.

Иногда дети в классе пытались со мной заговорить. Именно «пытались», потому что мне было сложно с ними взаимодействовать. Во-первых, я не знал, что делать и что сказать. Когда я говорил, то почти всегда смотрел в пол. Если я и поднимал взгляд на собеседника, то смотрел на то, как шевелятся его губы при разговоре. Иногда учитель велел мне смотреть ему в глаза. Тогда я поднимал голову и смотрел на него, но это требовало больших усилий и вызывало странное неприятное чувство. Когда я говорил с кем-то, я начинал сыпать длинными предложениями без пауз. Мысль о том, чтобы сделать паузу или говорить по очереди, просто не приходила мне в голову.

Я никогда не был груб намеренно; я не понимал, что цель разговора заключается не только в том, чтобы говорить о вещах, которые интересуют тебя больше всего. Я излагал свои мысли очень подробно, пока не исчерпывал все, что хотел сказать. Если меня перебивали на середине, у меня возникало чувство, будто я сейчас взорвусь. Мне не приходило в голову, что тема, о которой я говорю, может быть неинтересна другому человеку. Я не обращал внимания, если слушатель начинал ерзать или смотреть по сторонам. Я говорил и говорил, пока мне не сообщали что-нибудь вроде: «Ладно, мне пора».

Мне нелегко слушать других людей. Когда кто-то говорит со мной, у меня часто возникает ощущение, словно я пытаюсь настроиться на некую радиостанцию, и большая часть сказанного просто влетает в мою голову и вылетает, как статические помехи. Со временем я научился выхватывать достаточное количество информации, чтобы понять, о чем идет речь, но бывает так, что мне задают вопрос, а я его не слышу. Иногда это раздражает спрашивающего, и мне становится неловко.

Общению в классе или на игровой площадке регулярно мешала моя неспособность придерживаться одной темы. Мои мысли часто начинали блуждать – отчасти потому что я запоминаю очень многое из того, что вижу и читаю, и случайное слово или имя посреди разговора может вызвать у меня лавину ассоциаций, как эффект домино. Сегодня, когда я слышу имя «Иан», у меня перед глазами автоматически возникает образ моего знакомого с этим именем. Затем я тут же вспоминаю «Мини-Купер», который он водит. В свою очередь, это вызывает в памяти сцены из классического фильма «Ограбление по-итальянски». Цепочка моих мыслей не всегда логична, но часто основана на зрительных ассоциациях. В школе эти ассоциативные отклонения от темы приводили к тому, что я прекращал слушать, что мне говорили, и учителя часто ругали меня за то, что я отвлекаюсь или недостаточно внимателен.

Иногда я могу расслышать все слова и уловить все детали того, что мне говорится, но все равно не способен ответить, как надо. Например, кто-то говорит мне: «Я писал отчет на компьютере, а потом случайно нажал не ту кнопку, и все удалилось». Я слышу, что он нажал кнопку, которую не следовало, и то, что он писал отчет, когда нажал кнопку, но я не могу соединить эти утверждения и получить общую картину – что отчет удалился. Это все равно что пытаться соединить точки в детской раскраске и видеть каждую точку в отдельности, но не то, что они образуют вместе. «Читать между строк» для меня практически невозможно.

Точно так же мне сложно понять, когда нужно отвечать на реплику, которая не является прямым вопросом. Я склонен воспринимать сказанное как информацию, и мне сложно использовать язык как средство общения, как это делает большинство людей. Теперь я знаю, что если человек говорит: «У меня сегодня неудачный день», нужно спросить у него, что случилось. В классе меня часто ругал учитель, если ему казалось, что я не реагирую, тогда как на самом деле я просто не понимал, что от меня ждут ответ. Например, он говорил «семь на девять» и смотрел на меня. Конечно, я знал, что ответ «шестьдесят три», но не понимал, что должен произнести это вслух. Только когда учитель повторял вопрос напрямую: «Сколько будет семь на девять?», тогда я давал ответ. У меня нет интуитивного понимания, когда кто-то ждет ответа на утверждение, и мои способности к общению развились только в результате долгих тренировок.

Тренироваться в таких вещах было для меня очень важно, потому что больше всего на свете я хотел быть нормальным и иметь друзей, как другие дети. Я радовался, когда осваивал новый навык, например, способность поддерживать зрительный контакт. Каждое такое достижение стоило мне больших усилий, и ощущение успеха невероятно воодушевляло.

@темы: переводы, born on a blue day, СА

---

Finding Paradise

"Ревел не так сильно как над To The Moon.
8 ревущих бородатых мужиков из 10. "

Из отзывов в Стиме

Я не знаю, как это удается Кану Гао и его соратникам - рассказать простую историю простыми же средствами и сделать так, чтобы у игрока все внутри перевернулось. Наверное, за это я люблю инди-игры, которые создаются маленькой командой, но буквально в каждой их сцене ощущаешь вложенную в них душу. Про To The Moon я когда-то писала еще в начале своего дневника, и это игра, которая действительно произвела на меня очень сильное впечатление и долгое время просто не выходила из головы.

Finding Paradise - новая история от тех же авторов и с теми же "вспомогательными" героями - докторами корпорации "Зигмунд" - но уже с другим пациентом. И это, кстати, любопытная деталь - и в To The Moon, и в Finding Paradise активные персонажи, которыми управляет игрок, не являются центральными действующими лицами. Точнее, действующими они как раз являются, но далеко не главными.

А игра, на самом деле, получилась очень хорошая. Авторам удалось соединить ее и с предыдущей, и с промежуточными мини-эпизодами (особенно здорово вплели Bird Story), но при этом сделать ее совершенно цельной и самостоятельной.

Пожалуй, моя единственная претензия к Finding Paradise - в ней слишком подробно объясняется, "что все это было и для чего". После прохождения To The Moon оставалось гораздо больше вопросов и пищи для размышления, а тут сразу все разложили по полочкам. Но да, не разрыдаться в финале было сложно.

@темы: игры

---

09.06.2018 в 07:56

Пишет  Шано:

kot-kam.livejournal.com/2224442.html

@темы: Ирландия

---

Интересно, когда в современном русском языке появилась совершенно уродливая конструкция "не умеют в..." или "не могут в..."?

Сейчас смотрю на ютубе довольно интересный (как мне казалось) канал русского человека, который живет в Японии и рассказывает о Японии. И вдруг слышу от него: "Японцы не могут в английский язык". Захотелось выключить и никогда больше на этот канал не заходить.

Это не единичный случай, и дело не в том, что человек давно живет за границей. В интернете мне такая конструкция встречается не первый раз (например, "он не умеет в общение" в значении "он не умеет общаться"). Она режет глаз и в текстовом виде, но на слух еще более ужасна.

И это не калька с английского - в отличие от многих новых веяний в языке. Это явно что-то выросшее на нашей почве. Возможно, некое стяжение от "не умеет играть в...". Допустим, по отношению к игре еще можно сказать - "он не умеет в футбол", например. Но в остальных случаях у меня эта формулировка вызывает огромное неприятие.

---

Иногда подумываю завести рубрику в духе "слово дня" и постить интересные вещи, которые попадаются в японском языке. Попадаются они не каждый день, но довольно часто.

Например, слово "колыбельная" в японском языке состоит из трех иероглифов: 子守歌 (ko-mori-uta).
子 - "ребенок", 守 - "защита" и 歌 - "песня". Песня для защиты ребенка.

Или, например, есть в японском слово 手首 (te-kubi). Оно состоит из иероглифов 手 - "рука" и 首 - "шея". "Шея руки". То есть, запястье)

@темы: японский язык

---

"Born on a Blue Day", Глава 4, часть 6

(окончание)

Ощущение сильной тревоги часто преследовало меня в школе. Я раздражался, когда о школьном мероприятии, в котором должны были участвовать все, объявлялось внезапно, или когда что-то менялось в привычном распорядке. Мне важна была предсказуемость – это помогало ощущать контроль над происходящим и удерживать тревогу в узде, хотя бы временно. В школе мне всегда было неуютно и мало что радовало, за исключением моментов, когда мне позволяли заниматься своими делами. От постоянного напряжения у меня часто болели голова и живот. Доходило до того, что я даже пропускал занятия – например, если мне случалось опоздать на несколько минут, и класс к тому времени уже уходил на линейку. Меня ужасала мысль о том, чтобы войти в зал одному. Однако, ждать суеты и гвалта возвращавшихся детей я тоже не хотел, поэтому шел домой и отправлялся прямиком в свою комнату.

Еще одним источником сильного стресса был ежегодный день спорта в школе. Меня никогда не интересовало участие в играх и вообще не волновал спорт. В этот день толпы кричащих зрителей наблюдали за соревнованиями – такими, как прыжки в мешках или бег с яйцом в ложке. Для меня же сочетание множества людей и шума (а также, зачастую, летней жары) было чрезмерным. Родители часто разрешали мне остаться дома, иначе я рисковал дойти до истерики. Когда обстановка чересчур меня будоражила, лицо у меня становилось ярко-красным, и я начинал с силой бить себя по голове, пока не становилось очень больно. Я ощущал внутри такое напряжение, что мне необходимо было сделать хоть что-то, что угодно, чтобы дать ему выход.

Однажды подобное случилось на уроке физики, когда мистер Трейвс помогал одному из учеников подготовить эксперимент, в котором был задействован пластилиновый шарик, подвешенный на нитке. Меня заинтересовало необычное зрелище – не зная, что это часть эксперимента, я подошел и начал трогать шарик и мять его пальцами. Учитель был недоволен, что я вмешиваюсь без причины (как минимум, с его точки зрения), и отчитал меня, но я совершенно не понял, за что он на меня рассердился. Меня все это очень огорчило и сбило с толку. Я выбежал из класса, хлопнув дверью с такой силой, что оконное стекло разлетелось на кусочки. Я до сих пор помню, как дети вскрикнули за моей спиной. Когда я прибежал домой, родители объяснили, что так реагировать нельзя, и я должен постараться больше так не делать. Им пришлось идти к директору, писать объяснительное письмо и оплачивать замену разбитого окна.

Родители придумывали разные способы, как помочь мне лучше справляться с эмоциями. Одной из таких идей было научить меня прыгать через скакалку. Они надеялись, что это улучшит мою координацию и поспособствует тому, чтобы я больше времени проводил на свежем воздухе, а не в комнате. Получаться стало не сразу, но вскоре я уже мог прыгать достаточно долго, и при этом чувствовал себя гораздо лучше и спокойнее. Прыгая через скакалку, я считал и представлял себе форму и вид каждого числа, какими они мне казались.

Когда в классе нам раздавали листки с примерами, меня часто приводило в недоумение, что все числа были напечатаны одинаково черным цветом. Мне казалось, что примеры кишат ошибками. Я не мог понять, почему восемь не крупнее, чем шесть, или почему девять – черная, а не синяя. Я предположил, что школе пришлось напечатать столько девяток в предыдущих примерах, что у них закончились чернила нужного цвета. Когда я писал ответы на бумаге, учитель жаловался, что моя работа неаккуратная и грязная. Он говорил, чтобы я писал все числа одинаково. Но я не хотел так писать, ведь это было неправильно. Однако, остальные дети, похоже, не возражали. Только уже будучи подростком я осознал, что мое восприятие чисел совсем не такое, как у других.

С примерами я всегда справлялся быстрее всех в классе. Со временем я стал обгонять остальных буквально на целый учебник. Когда я заканчивал, меня просили тихо сидеть за партой, чтобы не мешать другим. Я клал голову на руки и думал о числах. Иногда, погрузившись в свои мысли, я начинал что-то мычать под нос, не замечая этого. Только когда учитель подходил к моей парте, я понимал, в чем дело, и останавливался.

Чтобы занять время, я создавал собственные шифры, заменяя буквы числами. Например, 24 1 79 5 3 62 означало Daniel. Я попарно группировал буквы алфавита: (ab), (cd), (ef), (gh), (ij) и так далее, а потом нумеровал каждую пару от 1 до 13: (ab) = 1, (cd) = 2, (ef) = 3, (gh) = 4, (ij) = 5 и так далее. Оставалось только различать буквы в паре. Если мне нужна была первая буква в паре, я просто брал число, которое соответствовало номеру пары. А если нужна была вторая, то я добавлял к номеру случайную цифру. Таким образом, 24 означало вторую букву во второй паре, “d”, а 1 означало первую букву в первой паре, то есть,“a”.

С разрешения учителя, после уроков я часто брал домой учебники по математике. Я ложился на пол своей комнаты с разложенными вокруг книгами и часами решал примеры. Однажды мой брат Ли сидел в комнате со мной. Зная, что я люблю умножать числа сами на себя, он стал задавать мне примеры, проверяя ответы на калькуляторе: «23?» «529». «48?» «2304». «95?» «9025». Потом он задал пример посложнее: «Сколько будет 82 × 82 × 82 × 82?» Я задумался секунд на десять, крепко стиснув руки; мой разум наполнился образами, цветами и формами. «45 212 176», – ответил я. Брат ничего не сказал, поэтому я поднял на него глаза. Его лицо изменилось – он улыбался. Мы с Ли не были особо близки до того момента. Я впервые увидел, как он улыбается мне.

В мое последнее лето в школе Дороти Барли учителя организовали недельную поездку для нескольких классов, включая и мой. Мы поехали в Треверн, центр отдыха в сельской местности на границе Англии и Уэльса. Родители посчитали, что для меня это будет хорошей возможностью побыть несколько дней в другой обстановке. За детьми и учителями приехал длинный блестящий автобус с водителем, от которого пахло табаком. Отец помог мне упаковать одежду и книги в дорогу и пришел меня проводить.

В центре нас разделили на небольшие группы, и каждой группе выделили комнату, где предстояло жить неделю. В каждой комнате помещались только двухъярусные кровати, раковина и стол со стульями. Мне не нравилось быть вдали от дома, потому что все было не так, все было иначе, и мне трудно было справляться с большим количеством перемен. Вставать приходилось очень рано – около пяти утра – и выходить на пробежку по полю в шортах и футболках. Я постоянно был голодным, потому что в центре, похоже, не было ничего из того, что я ел дома – например, хлопьев “Weetabix” или сэндвичей с арахисовым маслом. Кроме того, мне редко удавалось побыть в одиночестве, потому что каждый день всем приходилось участвовать в каких-то мероприятиях.

В один из дней местная конюшня организовала для нас катание на пони. Сначала нам показывали, как управлять пони, а потом мы верхом отправлялись на прогулку по дорожкам в сопровождении инструктора. Мне было сложно удержать равновесие на пони, и я постоянно соскальзывал с седла, поэтому держал поводья очень крепко, чтобы не упасть. Одна из владелиц конюшни увидела меня, очень рассердилась и начала кричать. Она с большой любовью относилась к своим животным, но я тогда не понял, что сделал не так, и очень расстроился. После этого я замкнулся еще больше и старался как можно реже выходить из комнаты.

Были и другие мероприятия, включая поход в пещеру. Там было темно, поэтому на всех были надеты каски с фонариками. В пещере было холодно, сыро и скользко, и я был рад, когда мы вышли обратно на мост, который представлял собой несколько бревен, перекинутых через ручей. Пока я медленно переходил по мосту, один из мальчиков в группе подбежал и со смехом толкнул меня так сильно, что я полетел в воду. От неожиданности и растерянности я просто остался молча сидеть в мелкой воде; одежда намокла и прилипла к телу. Затем я выбрался и в одиночестве пошел к дому. Лицо горело, и я изо всех сил старался не расплакаться от внезапности этой ситуации и от того, что ничего не мог сделать. Временами надо мной издевались, потому что я был одиночкой и отличался от остальных. Дети обзывали меня или дразнили за то, что у меня нет друзей. К счастью, им это быстро надоедало, и они уходили, поскольку я не отвечал и не дрался. Такие случаи только усиливали ощущение, что я был изгоем.

Единственное радостное событие за неделю в Треверне произошло в самом конце, когда работники центра вручали различные призы разным группам; моя получила приз за самую чистую комнату.

Я был рад вернуться домой, там я чувствовал себя в покое и безопасности. Единственное другое место, где я ощущал подобное – это наша местная библиотека. С тех самых пор как я научился читать, я заставлял родителей ежедневно водить меня в маленькое кирпичное здание, стены которого были разрисованы граффити, а внутри был зал, где стояли ряды полок с детскими книгами, обернутыми в пластиковые обложки и помеченными разными цветами. В углу было много ярких кресел-мешков. Я ходил в библиотеку каждый день и в любую погоду, после уроков и на каникулах, и сидел там часами, иногда до самого закрытия. В библиотеке царили тишина и порядок, которые всегда доставляли мне радость. Больше всего я любил читать энциклопедии, хотя они были слишком тяжелыми, чтобы держать их в руках, поэтому мне приходилось садиться с ними за стол. Я любил узнавать различные факты и цифры, например, названия столиц разных стран, и составлять списки – имена и годы правления королей и королев Англии, президентов США и так далее. Библиотекари быстро привыкли к моим ежедневным визитам и нередко общались с моими родителями, пока я читал. Глава библиотеки был впечатлен настолько, что номинировал меня на награду (которую я в итоге выиграл) за прилежность и любовь к чтению. Приз, который был выполнен – вполне уместно – в виде книжной закладки, вручал мэр города во время небольшой церемонии в городской ратуше. Когда я подошел за призом, мэр наклонился и спросил, как меня зовут, но я не расслышал его и ничего не сказал, потому что был слишком занят подсчетом звеньев на его должностной цепи, а мне плохо удается делать несколько дел одновременно.

@темы: переводы, born on a blue day, СА